Савва Тимофеевич вложил немалые деньги в усовершенствование оборудования, что впоследствии окупилось сторицей.
То же стремление вникать в каждую мелочь, имеющую отношение к делу, проявлялось в Морозове, когда он был крупнейшим пайщиком Московского Художественного театра. Так, на строительстве нового здания для МХТ Морозов являлся не только спонсором, но и прорабом, и даже простым рабочим. «Лучше всех сказал о Морозове старый машинист сцены И. И. Титов:
— Пратектованный был человек Савва Тимофеевич! Во все вникал!»[79]
Морозов как губка впитывал в себя самые разные знания, чтобы затем использовать их в жизни. Поэтому и духовный склад его напоминал сельский пруд с плотиной, до краев наполненный водой: пока вода знаний продолжала поступать, в ней не оставалось места для душевной пустоты. А когда речка, несущая к плотине над прудом новые знания, новые навыки, новые устремления, мелела, в водоеме наступала великая сушь.
Ум у Морозова был глубокий, аналитический. Купец воспринимал окружающий мир как систему, как своего рода игровое поле с заранее заданными правилами. Взаимоотношения между людьми для него были сродни шахматной партии. Любимой задачкой Морозова было — просчитывать в таких партиях ходы на много шагов вперед, уже в начале игры угадывать, чем она завершится. Умение решать подобные задачи Морозов ценил не только в себе, но и в окружающих. «Савва внимательно следил за работой Ленина, — писал Максим Горький, — читал его статьи и однажды забавно сказал о нем:
— Все его писания можно озаглавить: «Курс политического мордобоя» или «Философия и техника драки». Не знаешь — в шахматы играет он?
— Не знаю.
— Мыслит, как шахматист. В путанице социальных отношений разбирается так легко, как будто сам и создал ее».[80]
Савва Тимофеевич был прекрасным стратегом. Он хорошо разбирался в социальных вопросах, мог довольно точно просчитать исход той или иной сложной ситуации. Не зря Максим Горький в очерке «Леонид Красин» дает Морозову следующую характеристику: он «был исключительный человек по широте образования, по уму, социальной прозорливости (курсив мой. — А. Ф.)».
С. Т. Морозов смотрел на мир скептически, всегда памятуя о движущей им темной стороне. М. А. Алданов крайне осторожно говорит об этом свойстве Морозова, отмечая, что тот «не слишком верил в близость счастья на земле». Даже посреди всеобщего веселья, в праздничной атмосфере, трезвомыслие Морозова проявлялось в полную силу. Александр Серебров вспоминал: «Не столько от выпитого шампанского, сколько от всего, что вокруг меня происходило, я чувствовал, что жизнь невыразимо прекрасна. Стоя у буфета, я старался убедить в этом Морозова.
