— Что случилось? — спросил Винсент, указывая на ее перевязь.
— Ох, Винсент, — начала она, ухватившись за его плечо не столько в поисках физической опоры, сколько моральной поддержки; на ее лице появилось измученное выражение. — Я выгружала из кузова пятидесятипятигаллонную бочку, она сорвалась и ударила меня. Все уже почти зажило, но сначала было очень скверно, мотор заглох и не заводился, дети куда-то удрали, а Дагласа рядом не было. Так что пришлось мне тащиться, поддерживая руку…
Винсента, Левину это было совершенно ясно, она считала единственным своим возможным спасителем, последней надеждой на избавление от того, что ждало здесь эту женщину явно из высших слоев общества, вынужденную разгружать пятидесятипятигаллонные бочки с горючим. Ей, наверное, казалось, что все это происходит во сне — до тех пор, пока бочка не раздробила ей руку.
— Идемте, идемте в дом, он будет рад вас видеть. — Винсент только теперь представил Левина, когда они уже вошли в дом, но она едва взглянула на него, все ее внимание сосредоточилось на Винсенте.
Комната, куда они вошли, была какая-то сырая и промозглая. К одной стене был пристроен огромный камин, сложенный из округлых булыжников, с каминной полкой, на которой стояли четыре или пять потрепанных книг. Здесь не было ни стульев, ни столов, лишь несколько деревянных ящиков, на одном из которых стояла немытая посуда, оставшаяся от недавней трапезы. У другой стены помещалась покрытая пылью резная фисгармония с мехами, а на ящике рядом сидел потный мужчина в рабочих ботинках, драных джинсах, майке с короткими рукавами и в замасленной бейсбольной кепке с эмблемой «Янкиз». Высунув кончик языка, он изучал многочисленные синьки, лежавшие у него на коленях и на полу вокруг. Одно из стекол его маленьких очков в тонкой металлической оправе было треснуто, сама оправа давно потеряла правильную форму, а одна из дужек отсутствовала и вместо нее был привязан белый шнурок, закрученный вокруг уха. Здорово отросшая щетина была выбрита небрежно, местами, словно он при этом думал о чем-то совсем другом, и на коже остались седоватые островки. В комнате было темно, несмотря на солнечный день; окна, прорезанные высоко, прямо под низкими свесами крыши, пропускали скорее тень, чем свет.
— Винсент приехал, милый! — Женщина буквально прокричала это, едва они вошли.
Дагласу потребовалось добрых полминуты, чтобы выйти из состояния глубокой сосредоточенности. Тогда он вскочил на ноги и обнял Винсента, по-прежнему сжимая в руке синьку, потом, не глядя, быстро пожал руку Левину. Вымазанная в масле ладонь была шершавой, как наждачная бумага. Даглас был высокого роста и немного сутулился, и Левин тут же, едва он заговорил, опознал в нем выпускника «Лиги плюща»
