Сквозь щель в занавесе Гарольд и его труппа, пораженные, смотрели, как человек двадцать офицеров в мундирах расселись вокруг фюрера, чей стол был придвинут к сцене и установлен футах в десяти от нее. Рядом с фюрером сели чудовищно толстый и легко узнаваемый Геринг, еще один офицер и Фуглер. «Вообще-то они все казались нам чудовищно огромными; по крайней мере такими они выглядели в своих мундирах», — рассказывал Гарольд. Официанты наливали им воду в бокалы, напомнив Гарольду, который и сам практически не пил спиртного, о вегетарианских привычках Гитлера. Бикс, распорядитель «Кик-клуба», обежавший сцену по заднику, тронул Гарольда за плечо. Мохаммед, сейчас не склонившийся в три погибели над клавиатурой, но выпрямившийся как стрела, уловил сигнал Бикса и уронил унизанные перстнями пальцы на рояль и вместе с ударником, поддержавшим его своими щетками, повел тему «Чай на двоих». И Гарольд вышел на сцену. Рисунок танца был простейший, проще некуда. Гарольд солировал, ступая сперва мягко, потом перешел на чуть шаркающий степ, потом, на третьем повторе основной темы, из-за кулис справа и слева появились Уорт и Гарнер, работая ногами в стиле кекуок, и наконец выскочила Кэрол, великолепная и соблазнительная, игриво замерла и понеслась вокруг партнеров, то сходившихся в сложных фигурах, то вновь расходившихся. Через минуту потрясенному до глубины души Гарольду при виде наводящего на всех ужас лица Гитлера стало ясно: этот человек испытывает нечто вроде полнейшего, глубочайшего изумления. Труппа перешла на громкий степ, каблуки выстукивали по полу сцены дробь, и Гитлер теперь словно застыл на месте, ошеломленный и завороженный стремительным ритмом, неподвижно положив на стол сжатые кулаки, вытянув напряженную шею и чуть приоткрыв рот. «Мне даже показалось, он испытывает оргазм», — рассказывал Гарольд. Геринг, который «теперь походил на большого толстого ребенка», слегка постукивал по столу ладонью и изредка довольно смеялся, снисходительно и покровительственно. И конечно же, вся их свита, видя явное удовольствие начальства от танца, тут же дала себе волю, заорала одобрительно «хо-хо!», соревнуясь, кто громче проявит ни с чем не сравнимый восторг. Гарольд, не в силах что-либо изменить, лишь наслаждался собственным триумфом, буквально порхая на кончиках пальцев. После стольких часов тревоги и беспокойства этот поразительный взрыв почти животного восхищения и одобрения смыл все последние сомнения, и власть искусства полностью захватила его Душу.
