— Ты и впрямь так в себе уверен, как кажется?
— Абсолютно. Поехали со мной.
— Не думаю, что мне хочется стать богатой.
— Надо полагать, ты все еще такая же коммунистка.
— Да, наверное. В этом есть что-то неправильное, когда живешь ради денег. Мне даже начинать не хочется.
— Ну, по крайней мере оторвешься от этих старых связей и выйдешь на открытый рынок. Ты же в буквальном смысле теряешь деньги, ежечасно и ежедневно.
— Да неужто? Ну, мне так не кажется, значит, пусть они идут к черту.
Он тяжело поднялся на ноги и застегнул синий пиджак, потянул вниз галстук, взял пальто, висевшее на спинке стула.
— Никогда мне тебя не понять, Дженис.
— Мне тебя тоже, Герман.
— Что ты нынче собираешься делать? Это я так, просто для примера.
— Для примера чего?
— Того, как ты проводишь свои дни.
— На Семьдесят второй улице крутят старые фильмы, может, пойду туда. Там, кажется, идет что-то с Гретой Гарбо.
— И это посредине рабочего дня!
— Мне нравится сидеть в кино, когда на улице дождик.
— Хочешь, поедем к нам домой на ужин?
— Нет, милый. От этого у нее, может, живот будет трястись. — Она засмеялась и быстро поцеловала его, чтобы загладить возможную обиду за эту шпильку, к которой сама оказалась не готова, так же как и он. Но сказать по правде, сама она не желала иметь никаких детей. Никогда.
— Чего ты хочешь от жизни, ты это знаешь?
— Конечно, знаю.
— Так чего?
— Хорошего времяпрепровождения.
Он только головой помотал, совершенно обескураженный.
— Смотри неприятностей не наживи, — сказал он, уже выходя.
Она просто обожала Гарбо, смотрела все фильмы с ее участием, могла просидеть два сеанса подряд даже на самых тупых и скучных ее картинах, что давало выход ее собственной иронии. Ей ужасно нравилось ощущать себя плывущей в потоке, выносимой в открытое море фантазий этими примитивно сляпанными и совершенно неправдоподобными историями в стиле романов о Граустарке[43], со всеми их непременными ваннами в виде лебедей, кранами в виде орлиных голов, с их барочными дверями и окнами и занавесями. В нынешние времена эта восхитительная дешевка и безвкусица так ее воодушевляла, что доводила до состояния, напоминающего воспарение, почти до истерики, отрывала ее от всего, полученного вместе с образованием, воссоединяла с ее страной. Она заставляла ее вдруг возжелать забраться на крышу и радостно орать там на звезды, когда великая актриса выходила из роскошного белого «роллс-ройса», ни разу не зацепившись каблуком за подол облегающего длинного платья. И какой невыразимо великолепной Гарбо смотрелась в этой своей томно-расслабленной, «отдыхающей» позе, когда сидела в шезлонге, когда в ее долгих, длиной в целый ярд паузах звучала вся усталость от мира, когда она, пребывая в явно скверном настроении, бранилась с героями-мужчинами — Дженис иной раз приходилось даже прикрывать лицо, чтобы не видеть, как Гарбо, опустив керамически-белые веки, подает знак Барримору
