Бедлам. Симпатичная смуглокожая девушка, у которой была бы великолепная жизнь, не реши она, что ей нужен ребенок. Непрерывно орущий ребенок, лежащий в углу в ящике. Девушка тоже кричит – на малыша в ящике, кричит как безумная.
Они оба начинают кричать, как только мы вламываемся в дверь. Мне как будто натолкали отвертки в уши, а это всё продолжается и продолжается. Пентл хватает девушку и пытается ее удержать, но она и ребенок по-прежнему орут, и я внезапно чувствую, что не могу дышать. Я едва могу стоять на ногах. Ребенок орет, орет и орет, набивая мою голову отвертками, осколками стекла и острыми кусочками льда.
Так что я пристреливаю тварь. Выхватываю «Грейндж» и всаживаю пулю в этого сосунка. Фрагменты дерева и ребенка распыляются в воздухе.
Обычно я этого не делаю, это противоречит процедуре: пускать в расход ребенка на глазах у матери.
Но вот мы стоим, уставившись на тело. Повсюду вокруг – кровавый туман и пороховой дым, а в ушах – звон от выстрела. На одну секунду наступает девственно-чистая тишина.
Затем женщина снова кричит на меня, и Пентл тоже кричит, потому что я залажал сбор улик, и он не успел сделать фотографии, а потом она оказывается надо мной, пытаясь выцарапать мне глаза. Пентл стаскивает ее с меня, а она называет меня ублюдком, убийцей, снова ублюдком и обезьяной, и гребаной свиньей, и что у меня мертвые глаза.
И эта фраза меня задевает. У меня мертвые глаза. Эта дамочка ведет реджу к упадку и за это не проживет и двадцати лет, и всё это время будет находиться в женском трудовом лагере. Она молода, совсем как Элис, наверное, как раз в том возрасте, когда люди начинают принимать реджу – не такая старая кляча, как я. Мне было уже сорок, когда реджу стал общедоступным. Для всех нас она умрет через миг. Но это у меня, оказывается, мертвые глаза.
Я беру свой «Грейндж» и тычком приставляю к ее лбу.
— Ты тоже хочешь умереть?
— Давай, сделай это! Сделай! – Она не останавливается ни на секунду, продолжая выть и плеваться. – Гребаный ублюдок! Ублюдок, сука-сука-сука-давай-сделай-это! – Она плачет.
Но у меня не хватает духу, несмотря на то, что я хочу увидеть, как ее мозги вылетают из затылка. Ничего, она умрет достаточно скоро. Еще каких-то двадцать лет – и готово. Не стоит того, чтобы возиться с отчетностью.
Пентл надевает на нее наручники, а она бормочет ребенку в ящике, месиву из крови и безвольных кукольных конечностей: «Мой малыш мой бедный малыш я не знала прости мой бедный прости
