– Ты занимаешься бизнесом?
– Это мама им занимается, а я работаю. Мне осталось два года до окончания экономического, а там буду решать. А ты уже нашёл свой путь?
– О нет, я в поисках, ещё сам не знаю, чего хочу. Возможно, наверное, уже есть тот человек, который мне поможет, – путаясь в словах, делая длинные паузы, Антон пытался перевести разговор в нежное русло, – и я был бы рад, если бы…
Гул одинокого трамвая, надвигающегося сзади, заставил Антона повернуть голову. Лера повернулась следом через противоположное плечо. Они встретились взглядами. Разряд молнии пробежал между ними. Что-то, как колесо генератора на уроках физики, закрутило их чувства.
Её нежный взгляд будоражил и взывал. Доли секунды были слишком долгими для принятия решения, открывающего путь к счастью и любви. Антон свободной рукой легко коснулся её талии, наклонил голову и поцеловал её. Лера положила руку ему на плечо, немного придвинув к себе, и они слились в едином пространстве, в сладострастном, жгучем поцелуе, жадно вкушая друг друга. Их руки играли симфонию нежности, любви и наслаждения.
– Что может быть прекрасней, чем солнце ночью? – вещал декламаторский голос из-за приоткрытой двери комнаты номер два.
– Что может быть прекрасней этого рассвета? – подумал в ответ Антон, входя в блок общежития.
Рассвет, наступивший столь нежданно, действительно казался ему прекрасным. Посадив Леру на такси, он пешком побрёл домой. Ему казалось, что он летит над асфальтом. Всё вокруг улыбалось и тешило взгляд. Мир открыл ему новые двери, и свет за ними казался безумно ярким, а жизнь – действительно прекрасной.
Антон подошёл к двери с прикреплённой табличкой «Выхода нет» и приоткрыл её. Интерьер комнаты был выдержан в строгом стиле с примесью Данилиных увлечений, выражавшихся в обилии во многом непонятных для окружающих рисунков и плакатов любимых рок-групп. Висящие над его кроватью колокольчики и статуэтки явно диссонировали с педантичным ремонтом, заблаговременно сделанным его мамой, который так радовал любящего порядок Жору.
Фигура Дана, облачённая только в джинсы, возвышалась на кровати в позе лотоса, создавая впечатление обыденности времяпрепровождения тибетского монаха, размышляющего о вечном. Лишь взъерошенная причёска и овальные очки синего цвета представляли взору вошедшего адаптированного под современность мистика и экспериментатора. Это был Данила, или Дан, как называли его друзья. Всё в нём и его действиях было вызывающим. Это был принцип, рождённый и усовершенствованный в недрах безоблачно-сладкого юношества. Окружающие задавались одним вопросом: зачем ему это нужно? Железнодорожная академия, кафедра «Вагоны»? Он был сыном обеспеченных родителей, имеющих возможность дать ему лучшее образование в столице, где они и жили. Но протест вырос в идею, а идея превратилась в реальность. В редкие моменты приезда родителей Дан (Данилка, как называла его мама) преображался до неузнаваемости. Надевал «цивильную» одежду, причёсывался а-ля менеджер среднего звена и наводил чистоту в комнате, пряча все возможные улики, подтверждающие его неформальность, под Жоркину кровать. Все, как могли, подыгрывали ему в этом, порой еле сдерживая смех. Друзья спросили как-то у Дана, как ему удалось уехать от родителей и поступить в железнодорожную академию. Он говорил, что, узнав, что оный вуз не находится в столице, полгода «втирал» предкам в мозги, что жить без этого не может и даже видит вагоны во сне. По всей видимости, это сработало. И вот он здесь, в блоке сорок один, в перерывах между самореализацией познает азы вагонного хозяйства и, как ни странно, довольно успешно. Ум и способности охраняли его, а тяга к познаниям и протесту несла по течению времени.
