Тимур еще и стукнуть не успел, а Люба уже открыла дверь.
— Здравствуйте, девочки!
— Здравствуй, мальчонка! — Серафима даже не повернулась от телевизора. А что, разве три дня назад она Тимура не видела? Он что, подрос за эти три дня или волос на его башке прибавилось? Нет. Всё такой же мелкий, шустрый, с залысинами. И смотрит быстрыми глазками, чуть склонив вбок голову, точно воробей, который норовит клюнуть. Разве он пара ее Любаньке? Дура девка, и что она в нем нашла? Ухватилась, как утопающий за соломинку. Это при ее-то красоте.
Люба стояла беленькая, ладная, теребила пуговки на халатике. Тимур жадно на нее глянул, потер руки. Повернулся к Серафиме.
— Чего это вы в помещениях сидите, бабушка? На воздух пора.
Подхватил Серафиму, перекинул через плечо, точно свернутый ковер, и понес во двор.
— Не хочу на воздух, не хочу! — Серафима молотила сухими кулачками в спину Тимура. — Дождь сегодня обещали! — Скрюченным пальцем Серафима успела подцепить со спинки стула свой любимый платок. — Не хочу я на воздух!
Тимур бабкины вопли не слушал, усадил ее и саду на скамейку. Серафима ловко схватила его за майку.
— Чего я, как идиотка, буду зря сидеть. Принеси вязанье.
Тимур забежал в дом, вынес вязанье и бросился назад, не услышав или сделав вид, что не услышал, как Серафима пробурчала ему в след:
— У-у-у! Басурманин!
Через окно Люба бросила виноватый взгляд на Серафиму и задернула занавески. Тимур влетел, быстрый, суетливый, принялся нетерпеливыми пальцами расстегивать на ней халатик, горячо дышал в шею. Люба улыбалась его нетерпению, и быстрому лопотанию, которого она, впрочем, не понимала. Главным был для нее был тот факт, что Тимур ее любит, что она ему нужна, пусть даже так, наспех. Хотя и эта радость давно уже была отравлена.
Тимур привычно опрокинул Любу на кровать, тоже радуясь, что именно ему принадлежат эти рассыпавшиеся по подушке белокурые локоны, подрагивающие при каждом его резком движении, это податливое молодое тело, усыпанное по плечам и груди мелкими нежными веснушками.
Тимур откинулся, радостно и бессмысленно улыбнулся в потолок. Люба отвернулась от него, загородилась полудетским плечиком, вздохнула. Тимур понял это по-своему: ловко прижался к белой Любиной спине своим сухим вертким телом, опять залопотал что-то в шею. Но Люба Тимура плечом от себя отодвинула и сама от него отстранилась.
— Не приходи больше, я в Москву уезжаю.
Тимуру вникать в суть сказанного было сейчас совершенно ни к чему. Другое было у него на уме. Поэтому ответил он быстро и легко:
