— А что случилось с окном?
У нее и впрямь накопилось к нему слишком много вопросов для человека, не питавшего к его породе ничего, кроме отвращения. Почему бы ей не спросить о том же самом Молино или Грея?
— Улики, найденные нами в погребе, привели нас к убеждению, что на ваш дом готовится нападение. Тогда у Маркуса возникла идея закрасить окна. В этом случае преступники не смогут использовать мою слабость против меня.
— И что, солнечный свет является вашей единственной слабостью?
— Я человек, и у меня множество слабостей.
Прю фыркнула:
— Ну, мы уже знаем, что уязвимость к пулям и кинжалам не входит в их число.
В ее голосе присутствовал даже некий налет зависти. Возможно, она испытывала к нему отнюдь не отвращение.
— Да, убить меня трудно. Но не невозможно.
— Но вы не можете умереть, скажем, от рака, не так ли?
Вряд ли Шапель был бы поражен больше, если бы она облила его святой водой и приставила к его горлу распятие.
— Нет, — признался он откровенно, хотя и против воли. — Я вообще не подвержен болезням — по крайней мере человеческим.
Теперь выражение ее лица сделалось суровым.
— Значит, ни болезнь, ни рана убить вас не могут. Однако вы утверждаете, что у вас тоже есть слабости. Какие же?
Она явно сердилась, более того, напрашивалась на ссору. Он мог предположить, какой одинокой, преданной, запутавшейся и, самое главное, беспомощной она чувствовала себя сейчас. Все это легко читалось в ее взгляде. И все же ему не нравился ее тон, хотя Шапель допускал, что вполне этого заслуживал.
— Яд может вызвать у меня болезнь, — сообщил он ей, — как, например, тот яд, который я удалил из вашего тела тогда в погребе. А лучи солнца, как в то утро, когда я нес вас на руках, могут меня убить. В действительности, если бы вы находились в тот момент в сознании, один мой вид вызвал бы у вас ночные кошмары. Вам достаточно этих слабостей, Прю, или прикажете продолжать?
— Нет, — прошептала она. — С меня достаточно.
Он зашел слишком далеко. Шапель видел это по ее глазам. Сам того не желая, он причинил ей боль. Нет, не совсем так. Какая-то часть его существа действительно желала причинить боль Прю — дать понять, что ей не стоило ни винить его за собственную болезнь, ни завидовать его бессмертию.
Потому, что жизнь нельзя назвать жизнью, если ты не живешь по-настоящему.
И возможно, та же самая крохотная часть его существа негодовала на Прю из-за того, что именно благодаря ей он увидел в жизни нечто стоящее. Так легко было умереть в то утро, когда он нес ее на руках. Он мог бы сдаться, взмолиться о прощении и уйти навсегда в то место, которое предназначалось в посмертном бытии для его породы. Но он отчаянно цеплялся за жизнь, не желая покидать этот мир. И причиной тому было только его желание увидеть Прю еще раз.
