Еще он был велеречив, улыбчив, говорил много, но фразы его трескучи и пусты, хотя греческий — хорош, как будто этот парень прибыл прямиком если не из Афин, то откуда-нибудь из Коринфа. Потом Эдерат внезапно замолк и стал просить настойчиво — настырно даже — рассказать о Траяне, расспрашивал не об армии — о дворце на Палатине, о новых дивных постройках Аполлодора, об играх, что устраивали в Риме, и тут же будто ненароком интересовался: в самом ли деле император так стар, и правда ли, что он плачет по ночам и, стеная, призывает умершую старшую сестру, к которой был необыкновенно привязан.
Приск, слыша такие вопросы, дивился, откуда хатрийцы добыли подобные сведения. Сам же отвечал сухо, что не бывал ночами в покоях императора, а днем Траян бодр, хотя и несколько мрачен, на жеребце своем сидит уверенно, но годами он в самом деле не молод. Потом пошли вопросы об Адриане — о том, любит ли его император, не злится ли на него и доволен ли, как его «викстра» все устроил в Антиохии.
Тут Приск сообразил, что надо Адриана хвалить, всячески намекать на его близость к императору и заявлять, что ныне, после смерти сестры, император особенно привязался к кровной родне. Кроме расспросов о делах государственных, Эдерат легко и как бы вскользь поинтересовался личными делами трибуна — скорее из вежливости, нежели из интереса.
— Моя семья далеко, — отвечал Приск охотно.
— Но супруга порадовала тебя сыном? — спросил Эдерат. — Это великое благо — если в семье имеется сын, — заметил он льстиво.
И Приск кивнул, сразу же пожалев об этом. Воспоминание о Гае теперь почему-то вызывало не радость, а глухую тоску.
Хотя… Какой вред могли причинить хатрийцы его сыну, который в этот момент находился на другом конце земли?
— А почему тебе прислуживает такой урод? — Эдерат указал на сидевшего в углу Сабазия с брезгливой гримасой.
— Он хорошо мне служит. И его шрамы тому не мешают.
— Приятно смотреть на красивых мальчиков, а не на таких… — Эдерат презрительно сплюнул. — Я бы продал его на каменоломни.
Приск заметил, как сжались кулаки юноши, как сверкнули ненавистью его глаза. Даже показалось, что парень скрипнул зубами.
Военный трибун прищурился.
— Я не люблю красавчиков, — сказал он с вызовом, и этот выпад можно было отнести в адрес самого Аршакида. — И людей ценю за то, что они делают, а не насколько сладко улыбаются.
Эдерат побелел.
— Ты дерзок, римлянин. Странно, что наместник Адриан выбрал тебя послом.
