Уже и приговоренный скрылся за тяжелой дверью подъезда, уже, неуклюже развернувшись, свернула за угол бээмвуха, а она, Маруся, не уходила.
Она мысленно вошла в подъезд вместе с приговоренным. Мимо консьержа направо – к скоростному лифту. Мелькает на крошечном табло нумерация этажей, выходят-заходят люди. И вот он – тридцат четвертый. Уютное фойе, два глиняных вазона с мелкими как кровавые брызги цветами и одна-единственная на этаже черная тяжелая дверь. Поворот ключа и…
Ее крысиные глазки сморгнули и угрожающе полыхнули красным.
Возмездие
Что-то зашуршало в углу. Красные огоньки вспыхнули и пригвоздили.
«Крыса?» – шарахнул он тапком.
Тишина…
«Да откуда здесь крысы, – запоздало мелькнуло в сознании. – Мимо охраны и мышь не проскочит. Приснилось…»
А сон был странный. Весьма. Не досмотрел, проклятье!
Старик-Ведун приснился. И шептал он что-то про тропу из сказки, да! – про распутье…
– …Не ту тропу избрал… – Ведун щерился как гном из старой сказки. – Ошибка вышла. Но… Путь уж выбран. Поздно.
– Меня, Ведун, ты кинул. Продинамил на мои полцарства. Небось, считаешь денежки, кайфуешь?..
– Что деньги – тлен. Твои полцарства лишь фонарь, чтоб Истину сыскать.
– … И – философский камень? В придачу…
– Зачем мне камень? Я – откровенья жду. В преддверии стою и мерзну. Огня ты мне поднес, премного благодарен. Согреюсь я, отринет беспокойство и суета уйдет. И только – цель! Открыть ее, узреть и…
– … умереть спокойно?..
– И – воспарить по новой. Воскреснуть, то есть. Усек? – вдруг сморщился Ведун – его лицо смеялось, но взгляд был строг и остр.
– А все – тот Меломан, поганый гений. Все – он. Ответ он понесет по полной…
– За что?!.
– За все! Он – расстрелял… кураж! мечту идиота – зарыл в песок. Я в тупике. Я – ноль. Но он – ответит… Жизнью!
– Бедняга Макс…
– Ты только не жалей. Ошибся где-то? Знаю. Кулак искусан в кровь; сомненья не разгрыз припадок нервный… Где пластырь? Где?! Боли-и-ит… Вот так болит и сердце, когда окроплено сочувствием притворным. Довольно! Прочь сказки тухлые. Долой!
Я – на трибуне. В Риме. И воздух Колизея дрожит от крика черни: ату его, ату! И гладиатор – ждет, клинок приставлен к шее. То – Меломан. Он – обречен. Рок – я! Толпа ревет. Моя рука взлетает, чтобы нырнуть отвесно пальцем вниз: кончай его! ату! Так Рок решил. И – я.
Макс вскинулся: тот шорох. Снова. Что-то метнулось к террасе и запуталось в шторах – слишком маленькое, чтоб по-настоящему испугаться, но достаточно крупное – с собаку – чтоб растеряться. Тем более спросонья, под утро, в наполовину зашторенной спальне. Шторы были тяжелые, непроницаемые, бархатные. Бездна звездного неба пугала его больше, чем панорамный вид с 34 этажа его элитной высотки. В темноте ему спалось крепче. До сих пор.
