* * *
За этим завтраком к нам присоединился и Хаджи Хан, который, выйдя из своей спальни, выглядел так, словно сошел на самом деле с киноэкрана – лицо у него было расслабленное и красивое; поверх светло-серого шальвар камиз надет темно-серый джемпер, с виду мягкий, как облака.
Я всмотрелся в него внимательно, в поисках следов, оставленных «лишними» словами, сказанными накануне, но если возможная утрата Джорджии его и беспокоила, то он делал вид, будто ему все равно. Правда, я заметил, что поддразнивал он ее больше, чем обычно, и просто рассыпался в комплиментах, от которых у нее вспыхивали щеки, да и в глаза смотрел чаще, чем дозволено в нашем обществе.
И, глядя на него, про себя я молился о том, чтобы Хаджи Хан выполнил свои обещания, данные Джорджии. Потому что я был уверен, что такой человек, как он, – способный уговорить птицу слететь с ветки, по словам моей матери, – сумеет без труда, стоит ему только попытаться, уговорить и Джорджию принять ислам. Всего-то и нужно, что любить ее – и звонить ей почаще.
* * *
После завтрака, двух чашек чая и четырех сигарет Хаджи Хан, покинув дом, исчез в облаке пыли, поднятой тремя его «лендкрузерами», а Джорджия поднялась наверх, чтобы принять душ. Поэтому остаток утра я провел в саду, с Ахмадом, который явился вскоре после того, как его отец уехал. Мы дразнили боевых птиц, сидевших в небольших деревянных клетках, расставленных вокруг лужайки, и за нами, покуривая, приглядывал Исмераи.
У меня прямо чесалось все внутри, так хотелось поговорить с Ахмадом о Джорджии и его отце, но сделать этого я не мог. Пусть все знали, что между ними происходит, однако обсуждать это было никак невозможно, потому что обсуждение означало бы принятие, а принять происходящее мы на самом деле не могли, потому что мы старались быть хорошими мусульманами и, более того, делали вид, что наши друзья – тоже хорошие мусульмане. О том, что Джорджия совершенно ни во что не верит, я тоже не мог говорить – это означало бы позорить ее, а мне следовало хотя бы стараться защитить ее от дурного мнения, которое, несомненно, возымел бы о ней каждый, кто узнал бы эту ужасную правду.
И говорили мы поэтому, в основном, о всяких насекомых, которых жгли в саду при помощи осколка стекла и солнечных лучей.
Ахмад рассказал мне, что видел скорпиона, который сам себя убил, – его посадили на металлический поднос, под которым разожгли огонь, и скорпион, поняв, что бежать некуда, обратил против себя свой смертоносный хвост, – и тут за высокими воротами послышался гудок, ворота открылись и пропустили внутрь черный «лендкрузер» с нарисованным на заднем стекле орлом.
