Высоко над головой в небе кружили орлы и опускались парами на какое-то коричневое пятно на земле. Я поднялся на ноги и увидел, что на мне – перчатки Рейчел.
Я медленно двинулся вперед, к коричневому пятну и, приблизившись, разглядел труп. Сначала мне показалось, что овечий, но, подойдя еще ближе, я понял, что для овцы мертвое тело слишком велико. Рядом с ним вдруг появилась Джорджия, на коленях, с козьим гребнем в руках. Она вычесывала шерсть мертвеца и улыбалась, и я улыбнулся ей в ответ.
– Хочешь помочь? – спросила она.
– Давай, – согласился я.
Но, наклонившись, чтобы вычесать труп, я увидел вместо шерсти длинные черные волосы и испугался.
– Чеши, чеши, – сказала Джорджия, и я наклонился еще ниже и раздвинул волосы. Под ними оказалось женское лицо – лицо моей матери.
Я отшвырнул гребень и попятился.
– Не бросай меня, сынок, – заплакала мать. И поползла ко мне на четвереньках, протягивая руку с черными, сгнившими пальцами. Вокруг нее с жужжанием роились мухи, привлеченные зловонием смерти. Она прыгнула на меня, и я закричал.
* * *
В комнате царила глубокая тьма. Все огни были погашены, генератор молчал. В тишине слышался только храп Джеймса.
Я умирал от жажды, но встать с постели было страшно. Перед глазами еще стояло лицо матери.
От холода изо рта шел пар. Ресницы со сна слипались, в горле першило так, словно собственное тело пыталось меня задушить. Нужно напиться…
– Джеймс! – Мой голос показался мне таким слабым, как будто доносился из другой комнаты. – Джеймс!
Он не ответил. Тогда я выдернул нож из доски, висевшей над кроватью, и выскользнул из-под одеяла.
Надел пластиковые шлепанцы, вышел за дверь.
За нею стояла такая же тьма – черные, причудливые тени, которые знали, как мне страшно.
Нащупав ногой лестничные ступени, я медленно спустился вниз, к кухне, и наконец увидел слабый свет – он пробивался из-за двери гостиной, где все еще горели свечи.
Свет казался красноватым и трепетал, словно двигался в такт голосам, доносившимся из-за той же двери. И когда я прислушался к этим голосам, сердце у меня забилось быстрее – они звучали нехорошо.
Я увидел, как мои руки тянутся к двери и открывают ее.
– Нет, дурак. Я же сказала, нет, отпусти!
Она отбивалась, а он наваливался на нее сверху, слишком тяжелый, слишком сильный, чтобы ей удалось вырваться.
– Ну давай же, кончай выделываться, ты же хочешь этого… – бормотал он голосом хриплым, но знакомым, уже слышанным мною раньше; и я увидел, как он прижал ее руки к подушке, накрыл ее тело своим, а вокруг плясали огоньки свечей, бросая на обоих оранжевый отсвет, и этот отсвет отразился в жуткой черноте его зрачков и белках ее глаз, когда оба повернулись на звук открывшейся двери.
