И, выпалив все это, я вылетел из комнаты, а мать осталась сидеть неподвижно, словно камень, с открытым ртом, в кои-то веки не зная, что ответить.
За эту вспышку Аллах покарал меня, послав ночь воистину ужасных страданий, когда все зло этого мира явилось в наш дом, чтобы, побурлив у меня в животе, вырваться наружу из зада.
«Немного покоя», – сказал доктор Хьюго, и теперь-то уж я был уверен, на все сто процентов, что он дерьмово разбирался в дерьме – особенно в том дерьме, которое через каждые пятнадцать минут лилось из моей попы, словно из нее выдернули пробку.
К счастью, в нем разбиралась моя мать. И когда ее разбудили мои стоны и пердеж, в стомиллионный раз за ту ночь грозивший обрушить стены туалета, она дала мне запить ложку толченой гранатовой кожуры стаканом теплого молока и, уложив меня обратно в постель, убаюкала наконец тихой колыбельной песней.
– Я люблю тебя, сынок, – были ее последние слова, которые я услышал перед тем, как уснуть.
* * *
Мы в Афганистане мало что имеем – помимо наркотиков, автоматов и прекрасных пейзажей, но за долгие годы научились обходиться без всех этих разноцветных таблеток и жужжащих механизмов, которыми окружены больные люди на Западе.
Когда у нас кружится голова, мы выпиваем стакан лимонного сока, смешанного с водой и сахаром. Когда воспалено горло, мы тыкаем в него по утрам три раза кулаком, чтобы расчистить проход в желудок. А когда у нас понос, мы принимаем сушеную гранатовую кожуру.
Конечно, это самолечение не всегда можно назвать совершенным – я где-то читал, что прикладывание пепла к ране может скорее убить, чем исцелить, и знал, что после материнского лекарства дня три, самое малое, к туалету близко не подойду – но, в общем и целом, оно помогает.
Это как с наркоманами и сумасшедшими – когда родственникам становится с ними совсем невмоготу, их сажают на цепь на сорок дней у священных гробниц, дабы с их проблемами разобрался сам Господь. И пусть наркошкам и психам приходится несладко – они сидят больше месяца только на хлебе и зеленом чае, и дети каждый день дразнят их и швыряются камнями, – но это тоже помогает. А если не помогает, они умирают, и таковы, должно быть, Божьи замыслы насчет них, иначе они бы вовсе не были сумасшедшими и наркоманами, а хорошо учились бы в школе и стали бы юристами или кем-нибудь еще в этом роде. Или хотя бы – как Пир-дурачок – превратились в королей блох.
Как бы там ни было, в болезни самое лучшее то, что назавтра не надо идти в школу.
