– Ну да, чтобы найти и убить… – перебил я, хотя и с меньшей убежденностью, поскольку слова Исмераи все-таки дошли до моего сознания и искали теперь место, где обосноваться.
– Да не убить. А привести домой. Только и всего, Фавад. Мы хотели вернуть тебя домой.
Я перестал вырываться и посмотрел Исмераи в глаза.
На глаза убийцы они не походили. Скорее, на глаза человека, который любит рассказывать анекдоты и курить гашиш.
– Честно, сынок. На тебя никто не сердится. Мы просто беспокоились, вот и все. Очень беспокоились, – добавил он ласково.
Я еще раз всмотрелся в его лицо, ища признаков подвоха. Потом, решив, что он, скорее всего, говорит правду, сказал наконец:
– Ну ладно…
Однако излишняя осторожность никому не вредит, и поэтому, когда он взял меня за руку, я повернулся к людям, все еще стоявшим поблизости, и крикнул им:
– Если меня убьют сегодня – это сделает он!
– Побойся Бога, Фавад! – прошипел Исмераи и потянул меня прочь.
И я покорно потащился за ним домой.
* * *
Мы прошли мимо охранников – один из которых отсалютовал при нашем приближении, – потом через ворота во двор, и первым, что я увидел там, был мой велик, прислоненный к стене. Видно, Хаджи Хан захватил его с собой после моего побега из Вазира.
Вторым, что я увидел, было встревоженное лицо моей матери.
Исмераи разрешил ей меня обнять и шепнуть на ухо несколько слов, торопливых, захлебывающихся, смысл которых сводился к «не тревожься, сынок». А потом попросил принести нам чаю и повел меня в сад.
Хаджи Хана там не оказалось, но, поскольку дядя его был здесь, как и армия охранников, значит, подумал я, он сидит наверху, с Джорджией, – высаживая, конечно, ростки новых лживых обещаний в ее уже разбитое сердце.
Исмераи велел мне сесть для начала, потом опустился на стул напротив и раскурил одну из своих сигарет.
Лицо его казалось печальнее и старее, чем мне помнилось, – время постепенно окружало глаза глубокими морщинами, отчего они выглядели все меньше.
– Он любит ее, Фавад.
Сказав это, Исмераи посмотрел на меня, но я не ответил, потому что не поверил ему.
– Понимаю, ты мне сейчас не веришь, – продолжил он, – но это правда. Я знаю Хаджи Хана почти всю свою жизнь; мы играли вместе, когда были детьми, и сражались вместе, когда стали мужчинами, и оба мы знаем и понимаем, что такое любовь.
– Почему же он тогда не звонит ей, Исмераи?
Горло у меня сжалось от тревоги за нее и облегчения одновременно, поскольку угроза быть убитым миновала, и голос мой задрожал, как от слез.
