До пяти часов друзья успели еще несколько раз попариться, сбегать на речку, вдоволь напиться чаю и наслушаться глубоких мыслей Димки, который в одно горло выхлебал поллитра и бутылки три-четыре крепкого ярославского пива. Короче говоря, когда пришла бабка Люда, Рузанову ничего другого не оставалось, как только извиниться и пообещать ей завтра с утра истопить баню еще раз, ибо к ее появлению Скорняков безмятежно спал на диванчике в предбаннике, на толчки и уговоры не реагировал, а дотащить его до дому, даже вдвоем с Танькой, было совершенно немыслимо.
Надо отдать Людмиле Тихоновне должное – к случившемуся казусу она отнеслась с максимальным пониманием, уважительно глянула на широко раскинувшегося на кушетке и храпевшего словно целый полковой оркестр иерихонских труб Скорнякова и, попросив Алексея, чтобы банька была готова к одиннадцати утра, засеменила обратно через огород.
После ее ухода Рузанов с Татьяной, как-то не сговариваясь, многозначительно поглядели друг на друга и, даже не одеваясь, только прихватив шмотки с собой, припустили в избу.
Предварительно Алексей захлопнул дверь в баню, чтобы Димку ночью совсем не пожрали комары, но свет выключать не стал, рассудив, что, очнувшись в темноте, тот может и не найти на столе единственную оставшуюся бутылку пива и загнется в похмельных корчах.
Начали они прямо на терраске, так что, можно сказать, занялись любовью на глазах у всей деревни, коли она не была бы почти безлюдна.
Уже стало смеркаться, когда они перебрались в избу и, наскоро перекусив и взбодрившись прабабкиной настойкой, полезли на печь. Через некоторое время на лежанке им показалось тесновато (потолок нависал слишком низко и мешал разнообразию поз), и они перебрались на топчан, который хотя и был поуже, зато возможностей кувыркаться на нем было значительно больше.
Алексей не запомнил, в котором часу они утомились, но заснули они прямо там, на топчане, тесно прижавшись друг к другу и обнявшись, дабы не свалиться на пол. Точнее, первой заснула Татьяна, а Рузанов еще долго смотрел на ее точеный и странно бледный в струящемся из окошка лунном свете профиль и думал, что из всех женщин, которых ему довелось знать раньше, эта самая желанная и что такой у него больше, наверное, уже никогда не будет. Именно в тот момент, сквозь подступающую дремоту, он вдруг с удивительной ясностью осознал, что эта женщина должна принадлежать только ему и никому другому. Он понял, что, в противном случае, самая черная ревность источит его душу и никогда уже не даст ей покоя.
