Пахнет спиртом, смертью и хлоркой, где-то вдалеке невидимая уборщица гремит ведрами.
На деревянном подлокотнике старой кушетки, на которой я сижу, когда-то давно вырезано «Коля». Надпись стара и затерта. Надеюсь, неизвестный Коля по сей день жив и здоров.
Время от времени появляется Иван, он таскает туда-сюда каких-то врачей, что-то спрашивает у меня, потом опять исчезает. Мир вокруг меня наконец перестал быть похожим на рваные куски кинопленки, но все же это – весьма странный мир. Немного чужой. И тело – все-таки немного не мое. Между мной и реальностью – сто тысяч километров.
В голове гул. А еще меня мутит, и пол изредка начинает идти волнами. То ли мне вкололи какую-то гадость, то ли все на самом деле очень плохо.
Но крови нет. Интересно, это хорошо?
Ненавижу больницы. Влево и вправо тянется бесконечный коридор, на окнах решетки, у стены оставлена каталка с никелированными ручками. Линолеум на полу в некоторых местах протерт до дыр. В квадратной деревянной кадке в углу киснет фикус. В каждый миллиметр пола и стен впечатана безнадежность…
Трудно дышать. Грудь спелената эластичными бинтами. Боли нет – пока действуют обезболивающие. Платье, которое, видимо, резали прямо на мне, лежит здесь же, рядом на кушетке, бесполезным куском ткани. Жаль. Хорошее было платье… На мне старый белый безразмерный халат. Приди я в таком виде на кастинг фильма ужасов, роль зомби первого плана была бы моей.
Господи, они так меня спеленали, что я даже хихикнуть не могу!
Интересно, если я могу шутить, может, с головой у меня все-таки все в порядке? А с ногами?
Медленно, словно в первый раз, встаю босыми ногами на пол. Черт, как же штормит в этой гадской больнице!
Потерять равновесие мне не дает Иван.
– Стой! Куда?
Усаживает обратно на кушетку, смотрит безумным взглядом.
– Сдурела?!
– Ммм… Нет… – качаю я головой. – Ноги…
– С ногами все в порядке! У тебя сотрясение мозга, дура ты набитая! И трещины в двух ребрах. Сиди на месте!
Трещины? Круто! У меня еще никогда не было трещин.
– Откуда ты знаешь? – удивляюсь я чужим голосом.
– Тебе рентген делали только что. Не помнишь?
Ничего не помню.
– Твою мать!
– Что ты ругаешься? – слабо протестую я. Кажется, меня сейчас стошнит.
Нет, не стошнит…
Иван присаживается передо мной на корточки. Вид у него изможденный. Круги под глазами, всклокоченные волосы, запачканная грязью рубашка.
– Это я виноват. Понимаешь? Я же все видел! Я же все это видел!
– Что видел?
– Все видел!
