Она подняла голову, как бы очнувшись от задумчивости.
— Нет, не то, не то… Не несогласна, а… а все это до такой степени ново для меня, и никогда не приходило мне в голову!.. — промолвила она взволнованным голосом, и глаза ее при этом смотрели возбужденно.
— Ну и что же? — спросил он, следя взглядом за выражением ее лица.
— И я вся охвачена этими мыслями… Вы это сами видите… Они мне кажутся откровением… Знаете… Да, да, это могло бы наполнить мою жизнь!.. Только тут надо много ума… Страшно много ума…
— У вас он есть! Вы созданы для этой роли, Евгения Константиновна!..
Она молчала, опустив глаза, но по лицу ее было видно, что она взволнована. Он встал и прошелся несколько раз по ковру.
— Вот видите, до чего мы сегодня договорились! — промолвил он.
— Вы когда уезжаете, Дмитрий Петрович? — спросила она, будто не слыша его замечания.
— Скорее, чем думал!.. Меня уж тянет домой! — ответил он.
— Но мы еще не раз увидимся… А потом вы… будете писать мне! Не правда ли?
— Да, мне было бы приятно получать ваши письма…
Он стал прощаться.
— Вы наполнили мою голову миллионом мыслей! Я не буду спать всю ночь! — сказала она, пожимая его руку.
— Это ничего. Это иногда бывает полезно!..
Когда он вышел на улицу, было около половины второго ночи.
Дмитрий Петрович нашел более удобным известить Зою Федоровну письменно. Он написал ей, что передал ее просьбу Антону Макаровичу и что с его стороны последовало согласие на то, чтобы она переезжала к нему, упомянул, что он будет ждать ее во вторник. Письмо было коротко и сухо. Оно излагало сущность дела и этим ограничивалось.
Но Зоя Федоровна не удовольствовалась таким лаконическим сообщением. В тот же день около четырех часов она пришла к нему в номер, с раскрасневшимся лицом, с пылающими глазами, и, не сняв пальто, не протянув руки, прямо спросила:
— Голубчик, как же это было? Он так-таки и согласился?..
Рачеев с удивлением широко раскрыл глаза, увидев перед собою нежданную гостью, которая даже не постучалась в дверь. Она прибавила:
— Вы извините, что я так прямо ввалилась! Очень уж это любопытно. И даже не протестовал? А? И не смеялся?
— Вас это удивляет? Меня — тоже, представьте! — сказал Рачеев.
— Да, трудно было ожидать… Трудно!.. Но как это было? Расскажите, дорогой мой! Он отнесся серьезно? А?
— Даже слишком серьезно. Замолк, задумался, ходил по комнате, вот именно здесь, у меня, и наконец сказал: я согласен…
— Как это странно. Я ожидала, что он по крайней, мере выругается… Знаете, это неприятно…
