— Меня?!
О. Антоний снял рясу, всю забрызганную грязью, вымыл лицо, особенно тщательно промывая глаза, чтобы скрыть следы слез, причесал волосы и тихонько, на цыпочках, пошел в комнату. Всю свою небольшую силу воли он употребил на то, чтобы сделать свой голос ровным, а лицо спокойным и даже веселым.
— Натонька! И что это ты вздумала, господи боже мой? Взяла да и тово… слегла… — любовным голосом промолвил он, целуя ее в горячий лоб.
— Умирать вздумала, Антоша. Видно, бог за грехи… — Она закашлялась и выплюнула кровь.
— Что ты, что ты, Натонька? Эк выдумала что! Еще поживем! Вот солнышко пригреет, встанешь…
Но о. Антоний чувствовал, что голос его говорил совсем не то, что говорили слова! Всего ужаснее было то, что он заикался и никак не мог избавиться от этого. Это его приводило в отчаяние, потому что выдавало его с головой.
— Пригреет, да не меня, — медленно покачивая головой, сказала Натонька. — Хоть бы детей-то моих оно ласково пригрело! Я уже это чувствую… И фершала видела, и Дуняшины слезы, и слышала, как ты сейчас голосил в кухне… Чувствую, Антоша, чувствую!.. Хочу поговорить с тобой. Как бы ты Маринку спать унес, не место ей тут, не идет слушать…
— Мариночка, пойдем спатки! — промолвил о. Антоний, обращаясь к девочке.
Но Маринка крепко обеими ручонками ухватилась за ноги матери.
— Нет, не пойду от мамы! Никуда не пойду… И в могилку с нею! — проговорила она каким-то необычайно убежденным, вразумительным голосом.
Из глаз Натоньки выкатились две слезы.
— Пускай останется! — прошептала она. — Присядь, Антоша, возьми стул и присядь.
О. Антоний покорно взял стул и присел у изголовья.
— Что в городе? Архиерей как? — спросила Натонька.
— Архиерей… ничего!.. Ничего, Натонька!..
— Антоша, ты не обманывай! Меня, может, завтра на свете не будет. Говори правду, — отказал?
— Отказал, Натонька! — совершенно убитым голосом проговорил о. Антоний и опустил голову.
— То-то! И как же он, совсем или так, на время? — продолжала допытывать она.
— На время, Натонька! Написал: несвоевременно, потому в тон не попадает. В тон-то, господи помилуй!
— Правду говоришь, Антоша?
— Правду, Натонька, как на исповеди!..
— А у нас шестеро, Антоша! Подрастут, чем ты обучишь их? Шестеро!..
— Шестеро, Натонька!.. Шестеро!..
— Антон! — совсем тихо промолвила она, чтоб не слышала Маринка, но девочка была вся слух и не пропускала ни одного слова. — А ежели я умру, ты вдовцом будешь?
— Господи ты, боже мой! — прошептал о. Антоний.
