— Не думаю. С куриное бывает, а про гусиное не слыхать. Да ведь сейчас бы и в ведомостях написали.
Молчание. Кто-то икает и крестит рот.
— Тоже уж это и ведомости нониче, — начинает полная дама с десятком колец на пальцах. — Так хлещут, так хлещут народ, что беда! Слышали вы, как Герасима-то Степаныча отщелкали в этих ведомостях?
— Нет, не слыхали. А что?
— Вдруг пишут, что у него волчий зуб во рту, что будто он своей жене ухо оторвал и что у него вместо бороды перья.
— Ах, боже мой! Вот срам-то! Неужто так и сказано: у Герасима Степаныча перья?.. И фамилия выставлена?
— Нет, фамилия-то, говорят, не выставлена, только он сейчас догадался; потому пропечатано, что это тот самый купец которого в рынке Скипидаром дразнят. Тоже и про Марьи Дмитриевны свекровь…
— Ну, ту-то стоит. Та сама ягода. Покойник Николай Тихоныч из-за нее семь лет без просыпу пил, да так в пьяном виде и богу душу отдал.
— Что же, голубушка, про нее сказано-то, расскажите…
— Ведьмой названа.
— Чудесно! Чудесно! Вот за эту штуку, кажется, расцеловала бы этого писаку! Ведь вы не знаете, что это за дрянь такая! Наклонитесь-ка, что я вам про нее и про их кучера расскажу…
Начинается шепот. Дама передает другой даме. Все качают головами.
— Неужели? — раздаются сдержанные возгласы.
— С места не сойти, родная! — подтверждает рассказчица.
Вдруг в столовой раздается крик; «Батюшки! Что это я хватил! Ах ты, господи! Жжет! Жжет!» Все бросаются на крик. Мужчины тоже встают из-за карт.
— Что такое? В чем дело? — слышны со всех сторон вопросы.
— Ничего, ничего! Это так, — успокаивает хозяйка. — Наш молодец Иван прокрался в столовую, схватил с окна бутылку да и ну пить из горла. Думал водка, а в бутылке-то был керосин.
— Так что же, дайте ему скорей молока.
— Не беспокойтесь, пройдет! Это с ним уже не первый раз.
Делается легкая суматоха. [2]
Первый день Нового года. Купеческий дом. Пахнет жареным, лампадками, выхухолью. Полы вымыты и начищены воском так, что в них хоть смотрись. В прихожей раздаются звонки за звонками. В залу являются гости с поздравительными визитами. Визиты принимает «сам», «сама» и их дочь-невеста. Сам в медалях, с расчесанной бородой и с головой до того жирно уснащенной помадой, что с нее даже капает, гордо сидит около стола с закуской и поглаживает объемистое чрево, поверх которого покоится золотая массивная цепь от часов. Лицо его сияет: он слегка выпивши и то и дело спрашивает свою супругу:
— А что, Аграфена Спиридоновна, кто теперь может заметить, что мы из мужиков, лаптем щи хлебающих?
