— А медального награждения не будет? — спросил купец.
— Почем знать, может быть, и будет. Да пойми ты, дура с печи, что вся штука в том, что на десятирублевке отъехал, да и шабаш! Ведь коли всем ребятишкам шубенки понаделать, то и двумя радужными не угнешь.
Купец зажмурился и покачал головой.
— Голова ты, Савелий Егорыч, и голова с большими мозгами! — проговорил он, махнув рукой. — Руку!
— Чего руку? Значит, в члены?..
— Самого что ни на есть взъерепенистого покровительства запишемся! Одно вот только, что на пороге лавки мальчишек учить нельзя.
— Да зачем тебе порог? Оттащил его в заднюю галдарею да и лупи втихомолку сколько влезет. Зачем при публике? Рынок не лобное место.
— А ежели я, к примеру, своего собственного савраса[14] сграбастаю? Неужто и ему покровительство?
— И ему то же самое.
— Вот так уха! Значит и свое собственное дитя теребить нельзя. А ежели мой взрослый младенец выручку охолащивает и к мамзелям тащит?
— Предоставь его в руки полицейской администрации и пусть с него у мирового судьи семь шкур сдерут.
— Значит, и жену по нынешним временам учить нельзя?
— Жена не дитя. Ту дуй пока, сколько влезет. Впрочем, чего доброго, пожалуй, и эту эмансипацию у нас скоро отнимут и заведут общество покровительства женам.
— Не заведут. Где же видано это, чтоб бабам потачку давать? Баба — последний сорт.
— Так в покровительство-то детям запишешься, что ли? — спросил сосед.
— Еще бы не записаться! Расчет прямой. По десятке внесем и запишем так, что будто нам на эти деньги полушубок в стуколку вычистили.
— Стало быть, теперь за наше членство выпить спрыски надо.
— От спрысок никогда не отказываются. Зачем утробе сохнуть? Ее надо промачивать. Молодец! Тащи сюда графинчик с бальзанчиком!
Через пять минут купцы чокались рюмками. [15]
В одном из рыночных трактиров, важно откинувшись на спинку кресла, с сигарой во рту и за столиком особняком сидит толстый купец с подстриженной под гребенку бородой и с презрением смотрит на все окружающее. Перед ним стакан с водой и рюмка абсенту. Входит тощий и юркий купец с усами, снимает с себя шубу, кладет ее на стул, и, увидя толстого купца, раскланивается с ним.
— Константину Федосеичу особенное!.. С приездом честь имею поздравить! — восклицает он. — Давно ли изволили из заграничных-то Европ?
— В четверг с курьерским… — важно отвечает толстый купец и, не изменяя своего положения, барабанит пальцами по столу.
— Ну, как там: все благополучно в Европах-то? Понравилось ли вам?
