Иванъ Артамонычъ замялся.
— Изволите видѣть, я врагъ того, чтобы бросать деньги на безумную роскошь, началъ онъ:- но ежели…
— Пишите ужъ, пишите полторы-то тысячи. — кивнула ему Наденька, улыбаясь.
— Ваше слово — законъ-съ. Вамъ я не смѣю отказать.
Чекъ на полторы тысячи былъ написанъ и врученъ Наденькѣ.
— Боже, какъ вы добры, Иванъ Артамонычъ! Позвольте ужъ невѣстѣ поцѣловать васъ за это. Наденька, поблагодари жениха поцѣлуемъ.
— Да что вы, маменька… — Я лучше потомъ… — закраснѣлась Наденька. — А то мимо калитки шныряютъ дачники и оттуда все видно на балконъ…
— Цѣлуй, цѣлуй… Жениха цѣлуешь, а не посторонняго… Съ тому-же при отцѣ и матери. Тутъ ничего предосудительнаго нѣтъ.
Иванъ Артамонычъ, весь сіяющій, быстро отеръ мокрыя отъ кофе губы носовымъ платкомъ и, обойдя столъ, за которымъ всѣ сидѣли, подошелъ къ помѣщавшейся противъ него Наденькѣ и протянулъ губы. Наденька, косясь на калитку, подставила ему щеку.
— Въ губы, въ губы цѣлуй Ивана Артамоныча! Нечего щеку-то подставлять! — кричала мать.
Наденька помедлила и отвѣчала:
— Тогда пускай самъ цѣлуетъ.
Иванъ Артамонычъ направилъ поцѣлуй прямо въ губы и два раза сочно чмокнулъ Наденьку. Въ это время скрипнула калитка. Наденька вздрогнула и обернулась. Близь калитки, на дорожкѣ сада стоялъ гимназистъ Петръ Аполлонычъ. Онъ былъ на этотъ разъ въ мундирѣ, лицо его было искривлено въ самую ядовитую улыбку. Наденька взглянула въ его сторону и смущенно проговорила:
— Войдите, войдите… Вы все еще не уѣхали?
Петръ Аполлоновичъ ничего не отвѣчалъ и медленно, шагъ за шагомъ приближался къ балкону.
— Это тотъ самый, про котораго я говорила, что онъ отлично мазурку танцуетъ, пояснила Наденька Ивану Артамонычу. — Онъ нашъ сосѣдъ, живетъ вмѣстѣ съ матерью и сегодня они переѣзжаютъ съ дачи. Должно быть проститься пришелъ.
— Очень нужно! тихо пробормотала Анна Федоровна, отвернувшись, и прибавила:- Нахалъ!
Наденька хоть и старалась быть спокойной, но внутренно трепетала и думала: «А вдругъ онъ сдѣлаетъ скандалъ? Онъ дерзкій… Онъ на все способенъ… Пронеси Боже»!…
Петръ Аполлоновичъ вошелъ на балконъ.
Сдѣлавъ общій поклонъ и опять надѣвъ фуражку, Петръ Аполлонычъ прислонился къ колоннѣ и, ни съ кому особенно не обращаясь, началъ:
— Васъ, кажется, можно поздравить? У васъ семейная радость.
Глаза его были насмѣшливы, съ губъ не сходила ироническая улыбка. Наденька сидѣла ни жива, ни мертва. Отецъ и мать Наденьки не отвѣчали на вопросъ, но мать, указывая на молодаго человѣка, сказала Ивану Артамонычу:
