Но теперь, пристальнѣе взглянувъ, Михайло замѣтилъ, что въ этомъ странномъ человѣкѣ есть что-то глубоко забавное.
— Ну, пошелъ городить! — замѣтилъ презрительно другой господинъ.
— Лѣтъ, мнѣ такъ интересно полюбопытствовать, почему молодой человѣкъ, который есть самъ рабочій, вполнѣ низко сравниваетъ своего брата, бѣднаго рабочаго, а капиталиста хвалитъ, а?
— Вороновъ, молчи, — сказалъ Ѳомичъ просто, и Вороновъ (такъ звали человѣка въ блузѣ) дѣйствительно замолчалъ, но долго еще поводилъ своими страшными глазами, повидимому, довольный своими мудреными словами.
Это замѣшательство заняло всего одну минуту. Но откровенность Михайлы была уже спугнута. Всѣ опять обратились къ нему. Ѳомичъ предложилъ еще неловкій вопросъ, который окончательно заставилъ замкнуться Михайлу.
— Ты самъ придумалъ всѣ эти мысли? — освѣдомился наивно Ѳомичъ.
Михайло удивленно посмотрѣлъ на всѣхъ, не понимая, о чемъ его спрашиваютъ. Ѳомичъ и самъ сію же минуту понялъ всю нелѣпость своего вопроса и поправился.
— Ты грамотенъ?
— Нѣтъ, — тихо прошепталъ Михайло. Отчего-то ему вдругъ стало стыдно. Между тѣмъ, прежде ему никогда и въ голову неприходила мысль о грамотѣ. Но разозлившись на себя за что-то, онъ угрюмо замолчалъ и ужь крайне неохотно отвѣчалъ на вопросы.
Это, однако, не ослабило вниманія къ нему. Видимо, онъ всѣмъ понравился. Дикость же, вмѣстѣ съ его темными глазами, подозрительно смотрѣвшими, какъ у плохо прирученнаго звѣрька, только возбуждала любопытство къ нему. Ѳомичу же онъ, кажется, еще болѣе понравился. Это рѣшило его судьбу.
— Вотъ что, Михайло… не знаю, какъ тебя звать по батюшкѣ…- сказалъ Ѳомичъ, — мнѣ надо самому помощника. Я — постояннымъ слесаремъ въ одномъ большомъ домѣ, да заказы часто имѣю — иногда хоть разорвись. На службу не пойти нельзя, а сдѣлай не во-время заказъ — обижаются заказчики… Помощника-то я давно искалъ и перепробовалъ разныхъ людей, да все какъ-то попадали не туда… Такъ вотъ ежели желаешь, поступай ко мнѣ. Пока я тебѣ положу немного, а выучишься слесарить, тогда мы поровну… ну, да объ этомъ еще поговоримъ… У меня будешь обѣдать и жить.
Барыня, сидѣвшая около стола передъ самоваромъ, вдругъ спохватилась, что до сихъ поръ не догадалась предложить юношѣ чаю; она живо налила стаканъ и пригласила Михайлу присѣсть къ столу. Михайло сконфузился и принялся обжигать губы, языкъ, все нутро, что окончательно привело его въ смущеніе, показавшее, какъ много было въ немъ еще юношеской наивности, несмотря на холодную злость, которою онъ, повидимому, жилъ до сихъ поръ. Ѳомичъ, сидѣвшій рядомъ съ нимъ, добродушно подкладывалъ ему бѣлаго хлѣба и наклалъ, кажется, фунта три, большую гору передъ нимъ, полагая, что Михайло все это съѣстъ мигомъ. Михайло опалилъ себѣ внутренности только однимъ стаканомъ и больше ни къ чему не прикасался.
