— По-моему, тебѣ вездѣ плохо. Ты самъ лучшаго-то не желаешь… Когда тебя обидитъ Пузыревъ, ты хоть бы къ мировому пошелъ! — продолжилъ Михайло.
— Больно ты ловокъ! Да онъ такого тебѣ страху напуститъ, Пузыревъ-то, что и глазъ некуда будетъ спрятать! Жаловаться… это мы сами понимаемъ, да нельзя, хуже себѣ сдѣлаешь! — возразилъ горячо Исай, высовывая голову изъ-подъ рогожи.
— Чѣмъ же хуже?
— А тѣмъ и хуже, что онъ тебя, смутьяна, въ одинъ моментъ прогонитъ!
— Ну, и прогонитъ, а ты ищи лучшаго.
— Чего? Куда? — горячо возразилъ Исай, потомъ жалобно проговорилъ: — Нѣтъ, Мишенька, нашего-то брата нѣжно нигдѣ по спинѣ не гладятъ — сдѣлай одолженіе! Онъ тебѣ такого мирового подпуститъ, что по гробъ жизни…
Михайло окончательно вышелъ изъ себя. Въ немъ проснулась прежняя дикость.
— Эхъ, вы, крѣпостные! — вскричалъ онъ. — Отъ васъ, отъ чертей, и всѣмъ-то жить худо, потому что вы сами не желаете хорошаго себѣ… Набьетъ, идолъ, брюхо свое соломой — и доволенъ, больше не требуется, сытъ! Дерутъ его, какъ мерина, а у него хоть бы стыдъ былъ — ничего!… Что ему, идолу, когда онъ съ измалѣтства привыкъ, чтобы драли его по заду? Вотъ Пузыревъ ужь на что, и тотъ покрикиваетъ. Жаловаться на него — какъ же можно? Господинъ! Осерчаетъ! А этотъ самый господинъ еще и лицо-то не успѣлъ умыть, еще пахнетъ отъ него мужикомъ, а онъ ужь ломается, кричитъ, обсчитываетъ, пхаетъ ногой въ бокъ… Да и какъ-же ему не ломаться, коли онъ видитъ крѣпостныхъ истукановъ? Эхъ, ты, рабъ! А тоже жалуешься, что плохо!… Да что же тебѣ плохо, когда ты не имѣешь понятія, что хорошо, что плохо, что радость, что пиво, что счастье, что битье по заду… когда ты не различаешь хлѣба отъ соломы, — чего же тебѣ нужно? Нѣтъ, если бы ты самъ хотѣлъ хорошее, понималъ бы, что есть хорошее, стыдился бы худого, такъ никто бы не смѣлъ ломаться надъ тобой. Кто же меня приневолитъ дѣлать, когда я скажу: не хочу!
Исай, слушая эту пальбу по немъ, даже сѣлъ, выкарабкавшись изъ-подъ рогожи. Но онъ не столько осердился, сколько былъ оглушенъ, пораженный взрывомъ злобы, съ которой говорилъ Михайло.
— Больно ты прытокъ! — замѣтилъ Исай нерѣшительно.
— Только отъ васъ и услышишь: «больно прытокъ, больно ловокъ!» Васъ по ушамъ бьютъ, а для васъ ничего… У васъ нѣтъ понятія, что вы — животныя, а не то что люди, которые, напримѣръ, не позволятъ ломаться, не станутъ жрать солому… Отъ васъ, отъ подобныхъ истукановъ, и всѣмъ-то на свѣтѣ больно жить, не глядѣлъ бы ни на что!…
