— Кухня такая очаровательная, мама, что мне право самой захотелось поиграть. Плита настоящая — можно угольками топить или спиртом.
— Воображаю, чего это стоит!
— Всего пятнадцать рублей.
— Господи! Вон Толстой на пятнадцать рублей десять мужиков целый месяц кормит.
— Ну, так ведь это Толстой. На то он гениальный писатель. Но только не может быть, мама. Кто тебе это сказал?
— Никто не сказал. Я сегодня в газетах читала.
— Ах, мама, в газетах всё врут…
— Ну, не всё, Элен. Там подробно всё написано. Толстой устраивает общие столовые, где всякий обедающий получает обед из четырёх блюд…
— Как из четырёх? Это зачем? Даже у нас не каждый день четыре; иногда я заказываю только три.
— Ну, это только слава одна, что четыре блюда, — проговорил Павел Александрович, не отрывая глаз от дюшесы, с которой он тщательно снимал кожу серебряным ножом. — Этак мы у себя десять блюд насчитаем, если так считать, как там.
— А ты почему знаешь, как там считают?
— Да тоже в газетах читал как и maman. Это только ты одна теперь газет не читаешь.
— Ну, и что же ты там такое прочёл? — сказала Елена Николаевна, слегка задетая за живое. — Расскажи, пожалуйста, если это так интересно.
— Да ты возьми сама и прочти.
— Он наверно сам не читал, мама. Расскажи ты. Ну, что же они едят?
— Во-первых, хлеба à discrétion [2], сколько хотят; потом щи или суп, какой-то свекольник, каша или картофель, овсяный кисель…
— Ну вот, ну вот, как я говорил, — прервал Павел Александрович. — По нашему мы вчера ели сколько? Три блюда?
— Конечно, три: суп с пирожками, ростбиф и апельсинное желе.
— Прекрасно! Так суп — раз, пирожки — два, ростбиф — три, и к нему что такое у нас было? Брюссельская капуста, каштаны, морковка и грибы. Ещё четыре блюда — семь; желе — восемь.
— Кто же так считает!?
— Да, вот хоть бы у Толстого, всё так считается. То же самое, — упорствовал Павел Александрович.
— То же, да не совсем, — вздохнула его belle-mère [3]. — Даже как-то совестно эти ростбифы и желе есть, когда такая страшная нужда под боком, а вот ещё у тебя попрошу немножко, Элен. Очень вкусное желе — такое душистое.
— Это от мараскина. У меня всегда кладут мараскин. Но всё это наверно ужасно преувеличено, мама.
— Что преувеличено?
— Да вот… это всё. Голодающие. Право, куда ни пойдёшь — везде только и слышишь, что голодающие. Пожертвования, вечера, базары — всё в пользу голодающих. А между тем, как-то совсем незаметно.
— То есть, как это незаметно? Что ты хочешь сказать?
