И Астафьев был прав, такое положение было вполне возможно. За одним виновным тянули к допросу целую цепь его родных, знакомых, слуг.
Тревога Астафьева росла.
Его жизнь и честь находились теперь во власти Ушакова. И как он раньше не подумал об этом? Как дерзнул сам броситься в пасть дракону? И что он выиграл? Оставаясь на свободе, он мог добиваться спасения своего сына, пойти к тому же Бирону, молить его, в крайнем случае, искать возможности просить саму государыню.
А что теперь?
Время тянулось. Астафьев хотел встать и уйти, но боялся. Он не знал дороги. Быть может, еще попадет туда, откуда вовсе никогда не выпустят.
Он взглянул на свои часы. Оказалось, что он сидит уже больше двух часов в этом каменном гробу.
Наконец дверь неслышно отворилась, и появился тот же бритый человек.
Астафьев вскочил со скамьи.
— Вы можете идти, сударь, — начал этот человек, — понеже сие есть Тайная канцелярия, то и дела ее суть тайные. А коли вы в чем надобны будете, то вас не преминут пригласить к следствию и допросу, тем паче что вы сами заявились сюда.
— Но здесь ли мой сын? — воскликнул в тоске Астафьев.
Вместо ответа бритый человек позвонил в колокольчик, стоявший у него на столе, и почти в то же мгновение не замеченная ранее Астафьевым позади стола дверь отворилась, и вошли два солдата с ружьями.
— Проводите до ворот, — коротко приказал бритый человек и вышел из комнаты.
Опять Астафьева повели по темным коридорам, ему казалось, что его вели теперь другим путем.
Его вывели во двор и выпустили в ворота.
Когда тяжелая железная калитка захлопнулась за ним, он облегченно вздохнул и перекрестился.
До дому было недалеко. Там уже ждали его в тяжелой тревоге.
Он рассказал все, что с ним произошло, и у всех на душе стало еще тяжелее, потому что, по-видимому, уже не могло быть сомнения в том, что и Артемий Никитич, и Павлуша попали в цепкие лапы Ушакова.
Мало того что они находились в Тайной канцелярии, теперь было очевидно, что опасность угрожала и находящимся пока на свободе.
— Воистину положи меня! — воскликнул старый стольник. — Нет спасения. Еду к всемилостивейшей государыне Анне Иоанновне.
Сам не свой вернулся Сеня к себе. Варенька даже вскрикнула, увидев его бледное, измученное лицо. Он рассказал все, что узнал.
— Плохо дело, — проговорил Василий Кириллович, — только одно остается — просить государыню. Да что! — сейчас же безнадежно махнул он рукой. — Она на все смотрит очами герцога.
И, как недавно Кузовин, он с тяжелым вздохом закончил:
