В воздухе чувствовался странный, неприятный запах.
Он забирался в самое горло, раздражал его и заставлял кашлять. Это был запах жженого мяса.
— Итак, Артемий Никитич, поговорим еще разик, — начал Ушаков. — Будь сговорчивее, любезный друг, — и он искоса взглянул на горящий горн и на дыбу, — повинись.
— Мне не в чем виниться, — упавшим голосом ответил Кочкарев, — я ни в чем не виновен.
— Гм! Упрям ты, братец, как я погляжу, ну да ведь и мы упрямы, — произнес Ушаков, — и не таких, как ты, уламывали. Видишь ли, любезный друг, сам герцог, пойми только, сам его светлость свидетельствует, что ты виновен. Такому ли свидетельству не поверить? А, что скажешь?
— Что мне сказать? — возразил Кочкарев. — Меня оклеветали перед его светлостью.
— Всякому терпению, любезный друг, есть предел, — вздыхая, сказал Ушаков. — Ласковостью хотел взять тебя, ничто не помогло. Жаль мне тебя, ну что ж! Хоть и тяжко мне, но делать нечего, приступим к делу, благословясь, — он с лицемерным видом поднял глаза к страшным сводам и перекрестился.
Кочкарев весь содрогнулся и, на миг забывая о своей участи, с негодованием воскликнул:
— Андрей Иванович, не кощунствуй!
Лицо Ушакова передернулось, и рука, не кончив крестного знамения, невольно опустилась.
— Эй, молодцы! — громко крикнул он, указывая на Кочкарева.
Мгновенно к Артемию Никитичу бросились полуобнаженные люди, схватили почти бесчувственного старика, поволокли на скамью и живо сняли с него рубашку и башмаки. Он остался босой с обнаженным до пояса, худым, желтым старческим телом.
— Еще раз сознайся, милый человек, — ласково и убедительно проговорил Ушаков. — Ведь ты стар уже… Подумай о своей душе, не упорствуй. Повинись великой государыне, она милостивая, не бери греха на душу.
Эти слова привели в себя Артемия Никитича.
— Ты старше меня. Берегись гнева Божьего! — ответил он.
Ушакову было уже под семьдесят лет, и он не любил, когда ему напоминали про года. Быть может, он в самом деле боялся Божьего суда.
— Довольно, — прервал он, — в последний раз спрашиваю тебя, признаешь ли себя виновным в том, что бунтовал крестьян против всемилостивейшей государыни?
— Еще раз — нет, — твердо ответил Артемий Никитич.
Ушаков махнул рукой.
— Начинайте! На кобылу.
Полуобнаженного Артемия Никитича привязали к кобыле, длинному кожаному станку на четырех ножках, справа и слева стали два мастера с длинными на короткой рукоятке кнутами, так называемыми длинниками.
— Хе-хе, Артемий Никитич, — с тихим смехом произнес Ушаков, — не хочешь сказать правды, сами узнаем. На то у нас длинники, чтобы узнавать подлинную правду, коли скроешь что, тоже узнаем. Есть маленькие гвоздочки такие у нас, как вобьешь их под ноготочки, так человек и скажет всю подноготную. Помни это, друг любезный!.. Хе-хе!..
