При последних словах Густав изменился в лице. Он встал и холодно, с достоинством, произнес:
— Меня нельзя испугать, ваша светлость, и мне не нужны угрозы. Приказ ее величества для меня священен. Долг старого солдата — исполнить его. Пусть этот приказ ляжет на вашу совесть, и помолитесь Богу, чтобы Он не вменил его вам в смертельный грех.
Герцог нетерпеливо махнул рукой, и Густав вышел.
Приказание было слишком категорично, чтобы можно было ослушаться его.
Впервые Густав ясно увидел, какими путями идет его брат. Но сознание того, что он всем обязан своему брату, воспоминания детства заставили его невольно подыскивать оправдания суровому Эрнесту.
Да, как ни жестоко это, но иногда приходится кем-нибудь жертвовать для общего блага. Может быть, брат хочет только напугать своих врагов, а потом сам исходатайствует для сержанта помилование… Да, конечно, наверное, так и будет. Эти мысли несколько успокоили добросердечного барона, но все же ему было чрезвычайно тяжело отдавать любимого им офицера в руки Ушакова.
Приехал барон сильно не в духе, распек дежурного, немного запоздавшего с рапортом, остался недоволен состоянием караула и немедленно вызвал к себе Розенберга.
Бирон во всех подробностях передал ему свой разговор с братом.
Розенберг уже раньше слышал про столкновение герцога с Волынским и сразу в душе решил, что сержант Астафьев погиб. Он жалел молодого человека, но, несмотря на всю свою изворотливость, ничего не мог придумать.
— Делать нечего, — грустно произнес он, — надо сержанта передать в Тайную канцелярию.
Эти страшные слова опять заставили сжаться сердце Густава.
"Тайная канцелярия! Тайная канцелярия!" — эти два слова, как молотом, ударяли его.
— Надо подписать ордер, — проговорил Розенберг, с обычной деловитостью присаживаясь к столу.
Барон молчал.
Через минуту уже написанный Розенбергом ордер лежал перед ним.
Густав взял перо и задумался.
Через несколько мгновений он с шумом вскочил.
— Да неужели же ничего нельзя выдумать, Розенберг? — вскричал он, бросая перо. — Но я не могу, не могу!..
Густав схватился в искреннем отчаянии за голову. Розенберг молчал.
— Вели привести сюда Астафьева, — сказал наконец Густав, — я хочу поговорить с ним.
Розенберг вышел из комнаты. Он сам был сильно расстроен.
Густав взволнованно ходил по комнате, но его голова, вообще небыстрая на работу, теперь совсем отказывалась служить.
Когда вошел Астафьев и остановился у порога, барон в первую минуту не нашелся, что сказать.
