Императрица громко рассмеялась.
— Чай, молодые. Не замерзнете.
Все с интересом рассматривали ледяной дворец.
Даже Бирон не мог не согласиться, что надо было много усердия и воображения, чтобы выдумать такой.
После этого императрица интересовалась шутовской процессией, иллюминацией, фейерверками, расспрашивала, прибыли ли инородцы, а также верблюды, волы, собаки.
Дело подвигалось быстро, и императрица не раз во время доклада выражала свое удовольствие Артемию Петровичу.
Казалось, что для нее было самым важным из всех дел обширной империи дело устройства задуманного ею сказочного праздника.
Когда доклад о деятельности комиссии был закончен, государыня зевнула, и лицо ее приняло скучающее выражение. Надо было сказать несколько слов о настоящем деле. Императрице очень досаждало польское правительство требованием вознаграждения за убытки, причиненные проходом русских войск через области Речи Посполитой.
— Вот герцог, — начала императрица, — говорит, что сие исполнить надо, а мой кабинет все еще решает.
— Удивления достойно, — сухим голосом произнес герцог. — Одна голова в совете умней другой: Артемий Петрович, князь Алексей Михайлович и прочие, а простого вопроса, что за чужое платить надо, никак понять не могут. Только ее величеству досаду приносят. Сами, что ли, за чужое платить не привыкли?
Волынский был ошеломлен этими словами. Как немецкий конюх, живущий кровью России, высасывающий из нее лучшие соки, смеет говорить, что он, Волынский, пользуется чужим! Этот конюх, которому в России не может принадлежать даже щепотки земли, потому что ни он, ни его предки никогда ничего не дали этой земле!..
— Что скажешь, а? — без особенного интереса обратилась Анна Иоанновна к Волынскому.
Волынский выпрямился, глаза его засверкали.
— Я отвечу, ваше величество, — начал он, вызывающе глядя на герцога, — что его светлость изволил сказать непонятное. Ни Черкасский, ни я не привыкли брать, не платя, чужого. Доподлинно вашему величеству известно, что ежели канцлер, князь Алексей Михайлович, да я, кабинет-министр вашего величества, пользовались милостями вашими, то брали мы не чужое, а платили за это трудами нашими и кровью своею, и не чужая нам Русь.
По лицу герцога прошла судорога.
— Князь Гагарин был русский, — звенящим голосом произнес он, — а ваш Петр на железной цепи велел повесить его.
Императрица подняла голову и с недоумением смотрела то на серо-бледное лицо герцога, то на пылающее лицо Волынского.
