Я попросился остаться.
— Ничего не знаю, — ответил мне комвзвода, шедший всю дорогу рядом с моей повозкой. — Комбат сказал, поедешь обратно.
— Я писал Ворошилову, сказал я. — Я комсомолец.
— Слушай, Ворошилов, получай живо кашу и мотай! Мы выступаем, понимаешь? Выступаем. Кто тобой будет заниматься? Не теряй, парень, время.
Батальон уходил.
Через пару дней я добрался до своей деревни и сдал председателю лошадь.
— До Вязьмы шли, говоришь? — переспросил он. — До Вязьмы. А говорят, в Вязьме-то уж немцы.
Немцы в Вязьме! Ждать было нельзя. Я снова пошел в Дровнино и на товарняке, везшем разбитые машины, удачно добрался до Москвы. (Немцы в действительности взяли Вязьму только через два месяца.)
Дверь открыла Лиза.
— А мама? — спросил я.
— В больнице. Она, это, аборт сделала.
— Как?
— Отчима твоего на фронт проводила. Взяли на третий день. Ну, она и сотворила себе аборт — сама, они же запрещены, ты знаешь. Да плохо. Кровищи! Раз на раз не приходится. Говорят, улеглась надолго, чудо еще жива осталась.
Я и не знал о ребенке. Весной мать с отчимом спросили меня как-то, не хочу ли я брата или сестру. Я сказал: хочу. Отчим, наконец, нашел работу по себе — в архиве, с зарплатой 450 и с перспективой роста; жизнь начала налаживаться. Но когда грянула война и его мобилизовали, мать поняла: жизни больше не будет, и сделала выкидыш. Очевидно, слишком волновалась при этом.
Итак, я жил пока один. Мне выдали продуктовые карточки, Петя подкинул немного денег. Его не мобилизовали — туберкулез. Я, конечно, стал снова проситься на фронт, но в военкомате ответили: жди, придет и твой черед, не волнуйся. Надо было зарабатывать на жизнь, и Петя привел меня на свой завод.
Завод им. Серго Орджоникидзе был, пожалуй, самым современным в то время советским станкозаводом. Меня поставили на очень удобный токарный ДИП («Догнать и перегнать» — Америку, конечно), который разрабатывали и выпускали там же.
Наркома тяжелой промышленности Орджоникидзе уже не было среди живых. Ходили слухи, что он то ли застрелился, то ли был застрелен, когда арестовали его родного брата. Жестокости самого Серго в годы гражданской войны еще не были, вероятно, забыты на Кавказе, но они, надо сказать, ничем особым не выделялись на фоне всеобщей страсти к насилию в те дни. Экое дело, если и расстрелял сколько надо врагов революции. Жалко людишек, конечно, но что попишешь, нужно «бить по головкам», как учил великий Ленин. Душа Серго, однако, не выдержала, когда в ту же мясорубку, по натуральной логике явлений, большевики начали кидать Друг друга.
