В комнате Илья говорил по телефону, махнул рукой — тише, еще пару секунд послушал, сказал «спасибо», повесил трубку. Фира вопросительно взглянула — кто?
— Да так… первый секретарь Петроградского райкома, по государственному делу… — хлестаковским, небрежно-значительным тоном сказал Илья.
— Смирнов?.. Что случилось? Что-то с девочками? Что он сказал?..
— Сказал: кхе-кхе… знаем, поздравляем. Вашему сыну выпала честь представлять Советский Союз на международной олимпиаде.
— А ты что?
— А я сказал: точно, выпала честь, как будто Левка играл в покер и поймал каре…
— С ума сошел?! Шутить с первым секретарем! — заволновалась Фира. — Нет, ну правда, Илюшка, это неуместно… А он что?
— А он мне: «Нет, право вашего сына — это результат его целеустремленности и воли к победе». Я ему говорю: «Мужик, чувства юмора у тебя нихрена нет».
Фира побледнела, и Илья улыбнулся:
— Спокойно, Фирка! Я сказал «спасибо».
— А он что?
— Да херню какую-то… Типа «ваш сын не подведет свою страну и свой город». Мы и без его партийного наказа знаем, что не подведет, правда, Левка?..
Фира счастливо вздохнула.
— Лева?.. Левочка, что ты сказал?.. Там, в коридоре? Куда ты не поедешь?..
— Я не поеду на олимпиаду. Я с математикой покончил. Это мое решение. Нет больше никакой математики, все.
…«Оливье», блинчики, Илья с праздничным лицом, жареная курица…
— Левочка, ты не заболел? Ты хорошо себя чувствуешь?.. Олимпиада, университет, твое будущее, — медленно повторяла Фира, словно втолковывала дебилу. — Олимпиада, университет, твое будущее… Левочка, ты понимаешь, что ты говоришь, — это же математика!.. Ты меня слышишь?!
Когда Фира наконец поняла, что он ее слышит и все аргументы исчерпаны, она закричала:
— Ты отказываешься ехать на олимпиаду?! Ты отказываешься делать, как я хочу?! Ты отказываешься от математики? Ты отказываешься от меня?!
— Разве ты и математика — одно и то же? При чем здесь ты? Это моя жизнь, а не твоя! А мне — понимаешь — мне больше не нужна математика! — кричал Лева.
— Ах, вот как?! Это твоя жизнь?! Твоя?! Ну, хорошо, сломай свою жизнь назло мне!..
Она выкрикивала горькие слова, такие обычные, которые до нее тысячи раз бросали родители своим взрослеющим детям в стенах Толстовского дома, с таким азартом и изумлением, будто эти слова впервые произносились на земле.
— Лева, я тебя умоляю, я на колени встану!.. Ле-ева!.. — крикнула Фира, как в лесу, отчаянно, как будто у нее в лесу потерялся ребенок.
Он пропадает, гибнет, а она не может заставить его делать то, что надо… заставить, заставить! Страшно, когда чужая посторонняя сила пытается разрушить жизнь твоего ребенка, и еще страшнее, когда эта сила он сам.
