Я занимался с Надюшей целую неделю, но не сумел заставить ее поверить в свои силенки — и она снова провалилась, доведя число ошибок до тридцати.
Диктант, как я помню, был инквизиторски сложен, «винегрет» там соседствовал с «интеллигентом», во мне заговорила педагогическая амбиция, я прорвался на заседание кафедры русского языка и сумел доказать, что подобные диктанты не что иное, как казуистика, ничего они не проверяют, и единственная их трудность в том, что они провоцируют ошибки.
Я и сам не был уверен в том, что говорил, но тут и горячность моя сыграла роль, и то обстоятельство, что весь институт уже связал меня в разговорах с Надюшей, и однокурсницы мои, «старушки», встречаясь со мной, ядовито осведомлялись о здоровье «молодой». Дошли ли эти слухи до преподавателей — не знаю, но завкафедрой с улыбкой покачала головой и отменила новое испытание для «неграмотной девочки».
С этого дня все было решено. Я стал героем, спасителем, и, поскольку Надюша лишь после моих объяснений могла более или менее сносно понимать, я взялся заниматься с нею всем тем, что она «проходила» на первом курсе — это принесло, как я сейчас понимаю, кое-какую пользу и мне самому, так как я научился излагать мысли коротко и доступно.
Надюша боготворила меня: она заучивала наизусть мои объяснения и с презрением отвергала все формули-ровки, которые хоть в слове не сходились с моими. Усидчивость ее была удивительна, когда она переставала от усталости соображать, она только бледнела и хмурилась, но готова была механически повторять за мной все, что я говорил, пока я не подсовывал ей очевидную нелепость и не убеждался, что она «отключилась».
3
Так год прошел, я закончил третий курс, а Надюша перешла на второй. Фактически я сдал четыре сессии и написал две курсовые работы, поскольку ни одного экзамена в мое отсутствие Надюша не сдавала (был такой прецедент: ее «Введение в литературоведение» и мой «Старославянский язык» совпали во времени; я по обычаю сдавал первым, чтобы потом бежать на другой этаж и провожать дрожащую Надюшу до двери, но заболтался с профессором о происхождении слова «верблюд», и Надюша, не дождавшись меня, попросту отказалась сдавать; я вышел из аудитории, а она стоит у моей двери, как сиротка, сторонясь вредных «старушек», и глядит на меня печально и укоризненно); а с курсовыми работами вообще получилась петрушка: Надюшину работу сочли лучшей на курсе, но на выставку она не попала, поскольку всем было известно ее подлинное происхождение, и мне никого не удалось убедить, что большую половину Надюша все-таки сработала сама.
