«Это стоит обдумать», — так, кажется, сказал себе Робинзон, увидев человеческий след на песке. Я отступил за кусты и, с усилием затягиваясь (у «Явы» тугой фильтр), принялся размышлять.
Что мы имеем в фактическом плане? Девочка в сквере без четверти двенадцать, в новогоднюю ночь. Ситуация, выходящая вон из любого ряда подобных. Можно легко представить в этом сквере парня: полупьяного, одинокого, просто экспериментирующего, как я. Но девчонка, да еще с белыми туфлями в пакете... впрочем, на жалости я уже погорел.
И тут я увидел себя со стороны — стоящим за кустами с сигаретой в зубах, и чем-то я себе очень не понравился. Какого черта! Сидит и пусть сидит. У каждого те обстоятельства, которых он заслуживает.
Спокойным шагом, избегая глядеть в ее сторону (вспугнуть легко, а догонять, на ходу извиняться трудно), я вышел из-за кустов и пошел прямо к своей скамейке. Мне очень не хотелось, чтобы она убежала. За полчаса я уже насытился одиночеством на десять лет вперед. Остановился, чиркнул спичку без надобности (подать сигнал, чтобы не увидела слишком поздно и не испугалась), поджег еще раз свою сигарету и так, пряча спички в карман, прошел мимо ее скамейки. Краем глаза увидел, как стиснула она колени, но не вскочила и не ушла, должно быть застеснявшись («Что это она все бегает, как ненормальная?») или поверив в мою сигарету (когда человек трезв, идет один и курит, он занят собой, ни ударить, ни обидеть он не способен; вот почему, я слышал, говорят: «Бойся пьющих и некурящих»).
Ни разговаривать с ней, ни утешать ее я не собирался: слишком много у меня было своих забот, но вид пустой улицы Горького подействовал на меня угнетающе. Почему, собственно, люди должны бояться друг друга? Ей некуда идти, мне тоже, будем сидеть поодиночке и уважать друг друга на расстоянии.
Она, должно быть, оценила мое миролюбие: посидев минут пять в напряженной, воинственной позе, она вздохнула, поежилась и снова, наклонив голову в пушистом платке, принялась раскачивать свою белую сумку.
8
Так мы могли бы, по-видимому, сосуществовать до утра, и оба находили в этом целый ряд удобств, мне, по крайней мере, было куда не смотреть: ведь это очень неуютно, если можешь смотреть во все стороны, а ей, должно быть, было спокойнее качать свою сумочку шагах в десяти от молчаливого и мудрого мужчины, который не собирался с ней заговаривать и не ждал, когда заговорят с ним самим.
Я думал целый ряд своих обычных дум: о том, что, в сущности, не нужен никому как таковой, как личность, если можно о себе так высокопарно выразиться. Для матери я сын, для Надюши опора и будущее, и есть еще трое-четверо, которым я необходим также чисто функционально. Я добросовестно справляю свои обязанности по отношению к этим людям, и, разумеется, они не могут меня не ценить как неотъемлемую и надежную часть своей жизни; но кто такой я изнутри, каков я для себя самого, им совершенно безразлично. Нет ни одного человека, который заглянул бы в меня и ужаснулся, или удивился, или обрадовался не потому, что нашел во мне потенциальный источник добра или зла для себя, а просто ужаснулся, удивился или обрадовался мне.
