И султан прислужников крикнул
И сказал: «Дать кафтан Радивою!
Не бархатный кафтан, не парчовый,
А содрать на кафтан Радивоя
Кожу с брата его родного...»
В базарные дни я просыпалась ни свет ни заря. Босиком, на цыпочках, чтобы не разбудить Тоню, пробиралась на кухню. Высунусь по пояс в растворенное окно— екнет сердце в сладкой тревоге. Купаясь в лучах розовой зари, занимается над поселком день, яркий, ласковый, прозрачный. Несердито кричат еще сонные грачи на Святой горе. Чулюкают на мостовой воробьи-воришки. Свиристит дудка поселкового пастуха. «Трень-брень! Трень-брень!»— глухо позванивают колокольцы-лапотни на шеях поселковых коров, И плывут мимо окон ароматы: смоляной, цветочный, медово-липовый. Волнующие, тревожащие душу. И тянутся мимо нашего дома на базар нагруженные телеги и дрожки.
Перед домом крутой спуск, а за ним не менее крутой поворот на базар.
Я по деревенской привычке запросто вступаю в разговор с незнакомыми людьми.
— Тетя, отколь вы? Чего везете?
Мне отвечают, как взрослой, уважительно и подробно:
С Голубова мы, дитенок. Вот барана везу. Да гусей пару. Да два десятка яичек. Коровенку, слышь ты, ящур прибрал. Новую надоть. Куды ж без коровенки-то...
Никуды,— солидно соглашаюсь я и всем сердцем жалею чужую бабу, сдохшую коровенку, барана, жалобно блеющего в задке телеги, гусей, которых кто-то зарежет и съест...
Доцка, а почем творожок-то ноне? Не слыхивала?
Дешев,— отвечаю я со знанием дела.
Вот то-то и оно, что дешев,— вздыхает баба. — Как ни кинь — все клин...
— Доцка, вынеси-ка напиться. Пеценое яецко дам...Гляжу я на смеющегося цыганистого мужика и тоже смеюсь без причины.
На что мне печеное яичко — чай не голодная. Я и задарма напою. Воды, что ль, жалко?
Ровно в семь, как солдат на развод, приходит добровольный Тонин помощник — Федька Погореловский. С грохотом сбрасывает у кухонной плиты беремя сухих сосновых поленьев. Молча забирает ведра и идет за водой.
Потом заспанная Тоня готовит завтрак и попутно выясняет отношения с Федькой:
— Если ты надумаешь стащить наши подсвечники, то это напрасные твои мечты. Они — медные.
— Гы-гы-гы! — скалит Федька желтые зубы. — Дурак я, что ли?
Федька не вор. Он просто рехнувшийся на германской войне солдат.
— Что ж ты не работаешь, этакий верзила?
— Гы-гы-гы! Дурак я, что ли, работать!
Заладила сорока про Якова. Что ж, по-твоему, только дураки работают?
Летом только дураки,— с полным убеждением говорит Федька. — Лето умного человека и так кормит. Там — грибчонок, там — ягодка. Опять же озеро от ребятни сторожу. Бабы за это блины носят. Живи— не хочу...
