Не надо, Соловей. Держись, голубчик. Как-нибудь потом вспомним и помянем. А сейчас... Куда? Налево или направо? Фу, какая темень. А я и фонарик потеряла...
— Обойдется,— уже другим тоном отозвался Соловей.—Тут близко.
Дождь кончился. Ночь была сырой и холодной и казалась бесконечной. На переднем крае теперь стало тихо. Немцы баловались ракетами. Это они любят. Плохо только, что почти после каждой вспышки режет пулемет МГ, а траншея полупрофильная. Впрочем, нам с Соловьем не приходится сгибаться в три погибели — оба ростом не вышли. Соловей предупредительным шепотом:
— Ловчее. Туточки колдобина. Мина давеча брякнулась...
К полуночи позиции немцев точно вымерли: ни выстрела, одни ракеты. Такая тишина означает предельную усталость людей и оружия воюющих сторон. Не знаю, как там себя чувствовали фрицы, но наши, одурманенные внезапным затишьем, засыпали тутже в траншее, стоя в холодной воде. Приходилось будить, увещевать и подбадривать солдат, совсем мне незнакомых. Я принимала роту, которой фактически уже не было. После пятисуточных боев в роте не осталось заместителя и ни одного командира взвода. Три сержанта и пятнадцать рядовых на шесть пулеметов. И это рота!..
Хлюпая по воде, ходили по траншее прибывшие вместе со мной юные сибиряки—командиры стрелковых взводов. Они занимались тем же, чем и я: тормошили свое усталое микровойско. С одним из них я успела накоротке познакомиться. Кажется, славный парень. Растормошил вдруг свой новехонький вещмешок, что-то там отыскал и протянул мне очень мягкое и пушистое, как сибирский котенок.
— Что это?
Безрукавка из козьего пуха. Мама связала на дорогу. Не хотел брать, а вот и пригодилась. Наденьте на гимнастерку. Теплее грелки.
Какая роскошь! — погладила я пуховичок. У меня зуб на зуб от холода не попадал, но принять решительно отказалась.
Ведь не дарю же! На время только! Душу погреть...
А сам?
А сам «с усам»,— улыбнулся мой новый товарищ.— Я ж таежный. Меня холод не берет. Седых моя фамилия. Павлушкой зовут.
Поблагодарив, я тоже назвала свою фамилию и имя, от которых на войне начисто отвыкла. В моей первой дивизии меня окликали просто Чижиком: разведчики так прозвали в самом начале войны. В Сибирской величали по званию или «взводный». Но я этого Павлику, разумеется, не сказала. Какой уж там Чижик, когда тут такие дела...
А положение и впрямь было скверное. Отсыревшие пулеметные ленты намертво удерживали патроны в мокрых гнездах. Протекали сальники. Пулеметные замки и вся подвижная система изнутри покрылись ржавчиной. Нужно было срочно раздобыть сухой ветоши и веретенного спасительного масла. Надо было как-то умудриться просушить ленты. А вычистив и смазав оружие, надежно укрыть его от сырости, которой капризные «максимы» очень боятся — могут отказать в самый неподходящий момент.
