Так и спасаю. И ты напрасно иронизируешь. Я за них своей офицерской честью отвечаю. Причем трижды: перед командованием, перед их родными и перед собственной совестью. А ты этого не понимаешь.
Он вдруг рассмеялся, совсем неожиданно и по-мальчишечьи заразительно. Загадочно покрутил в воздухе своей дубинкой с набалдашником.
Чего ты? — полюбопытствовала.
А ничего. Вчера вот этой самой штуковиной одному прохиндею по горбу ка-а-к...
Да за что?
За дело. Посуди сама: человек немолодой и наверняка женатый, а моим девчатам проходу не дает! Вот теперь не будет. Одного проучил.
Ох!.. — Я шлепнулась на влажную мшистую кочку и опять захохотала. А потом в раздумье сказала:
А ведь это, Дима, рукоприкладство. Для нашего офицера...
— Проучить шкодливого кота — не рукоприкладство,— парировал Димка. — А всего-навсего законное возмездие. Сам виноват. Я ж предупреждал. И не раз.
Все равно, Дмитрий. Как бы тебе это, сказать?.. Сам подумай: за любовь... дубинкой!
Обойдется! «Лю-юбовь!» Много ты понимаешь. Прощай. Знай: завидую. Зверски. Адреса не даю. Все равно не напишешь. Да и не в моих правилах с вашим братом в переписку вступать. Чижик, а ведь тебе нелегко придется. Ох нелегко...
Знаешь, Дима, я характером вся в тебя: не люблю, когда жалеют.
Что ж,— согласился Дима,— у нас с тобой одна школа — комиссара Юртаева. Помнишь его?
Прощай, брат. Не поминай лихом.
Тяжело прощаться на фронте с друзьями. Почти каждый раз навсегда. Я оглядывалась до самого поворота дороги: Димка все стоял на том же месте и все махал мне своей выгоревшей почти добела пилоткой.
Ах ты миляга!.. Я всхлипнула и, сдерживая слезы, насильно засмеялась. Бедные прачки!.. И он бедный — как переживает. А может быть, для него война еще не кончена. И врачи ведь могут ошибаться.
Свою новую дивизию я догнала уже на белорусской земле, на Оршанском направлении. Ее полки в наступательной операции на правом фланге Второго Белорусского фронта вырвались вперед и теперь шестые сутки отражали почти непрерывные контратаки противника, потерявшего значительную территорию и промежуточные оборонительные рубежи.
В обстановку меня ввел сам комдив Верткин. Наш разговор занял едва ли больше десяти минут. Комдив был озабочен и очень спешил. Сказал без предисловия:
— Полковник Вишняков — мой старый однокашник. Я ему верю, потому ни о чем не расспрашиваю. Остальное как-нибудь потом. Желаю!..
Я даже не успела как следует его разглядеть. Только и запомнила, что у командира дивизии недостает трех пальцев на руке. А вот на правой или на левой — никак не вспомнить.
