И.О., однако, не забывал и о Сузи - незаметно обнимал под столом ее прекрасную ножку, а она открыто гладила его руку, и стоило только папаше отвернуться, они кидались друг на друга и целовались взасос. И, возможно, оттого что они с бразильцем постепенно напивались, И.О. чувствовал себя все увереннее и свободнее. "Папа, - говорил И.О., поднимая бокал. - я вас люблю. Давайте никогда не расставаться. Давайте будем жить нашей небольшой, но дружной семьей: я, вы, Сузи, Мишаня, Крепыш и Гольстман со своей Франсуазой. Мы все будем прилежно работать и в скором времени удвоим ваше небольшое состояние!" Бразилец хохотал, его бульдожья челюсть все больше выдавалась вперед, и он становился похож на обыкновенного одесского еврея. "Ты мне определенно нравишься!" - кричал он в ответ. "Поплатишься, ох, поплатишься..." - нервно и радостно повторял про себя И.О., чувствуя, как балалаечники, официанты и совсем новые люди все теснее окружают его со всех сторон. "Какое счастье, - думал он, - что все это происходит не тридцать лет назад! Каждое мое слово, движение, сморкание и моргание, каждый глоток вина, сигарета и взгляд в любом направлении стоили бы мне лет пятнадцати, как минимум! Значит, что-то произошло! Что-то изменилось! Хотя эти же самые "бармены" с превеликим удовольствием покрутили бы мне сейчас руки да повыдирали ногти. А с другой-то стороны, как им меня не ненавидеть - ничем не связанного, легкого, свободного, а раз свободного, значит - наглого, бросающего вызов и т.д., - если сами они, бедняги, живут в вечном страхе и подобострастии. И когда им еще чувствовать себя настоящими мужчинами, как не на допросах да в моменты мордобития?! Ишь, зажигалку разглядывает, "Винстон" курит, а на роже так и написано печатными буквами: стукач, - а ведь небось думает про себя, что он разведчик, никак не меньше! Постыдился бы, да пошел куда-нибудь работать - бог мой, сколько же их расплодилось! И почему у них у всех лица одинаковы? Совсем как у педерастов - те тоже на одно лицо".
В этот момент И.О. осознал еще одну явную неприятность - он вдруг захотел в туалет. Это была непростительная ошибка - как же он не сообразил заскочить туда перед чайной? Не может же он мучительно терпеть весь этот прекрасный вечер или ждать, пока не приспичит самому мистеру Альваресу? И, повернувшись к Мишане, он сообщил ему об этом как о чем-то непоправимом. Мишаня ничуть не удивился, только сочувственно зацокал языком - уж он-то прекрасно знал, что во всех валютных заведениях туалет является самой опасной ловушкой - этакой мошной в бредне - именно в туалетах и караулят, именно оттуда и выуживают слишком бойких любителей тлетворной западной жизни. Ах, сколько раз случалось подобное со многими из них в туалетах интуристовских гостиниц "Украина", "Националь", "Москва" и "Метрополь" в ту самую прекрасную пору "оттепели" конца пятидесятых - в недавнюю золотую пору юности!
