Альма рывком задвигает ящик.
— Не хочешь анализировать, в таком случае оставь меня в покое и не вмешивайся в мою работу.
— Вот и отлично. Ты прекращаешь свои инквизиторские допросы, и я заканчиваю свою книгу.
— Как же, свою книгу, — обрезает она его. — Можно подумать, тебя от нее оторвала я. Это ты предложил поработать со мной, забыл? Ты захотел мне помочь.
— Верно, — говорит Рон. — Но больше не хочу. Я всецело верю в тебя. Ты точно знаешь, что этим женщинам следует сказать. И я не сомневаюсь, что ты единолично поможешь им правильно осмыслить свою жизнь.
Она распахивает окно настежь.
— Ты никогда не хотел мне помочь. Только критиковал мою работу. Руководить мной — вот чего ты хочешь. Хочешь, чтобы я зависела от тебя.
— Не заводись, — говорит Рон. — Почему бы тебе не опробовать эту речугу на мамочке. Понимаю, на мужчин такие тирады действуют сильнее, но если говорить о том, кто кем руководит…
— Она мной не руководит.
— Докажи, — говорит он. — Если бы она тобой не руководила, если бы у тебя хватило духу поступать в соответствии со своими убеждениями, ты бы вышла за меня замуж.
— Не обольщайся, — говорит она.
Он смотрит на нее.
— Ты права, — говорит он. — Она тобой не руководит. Ты стала такой, как она.
— Ты не понимаешь…
— Чего тут не понимать, — говорит он. — Твоя мать хочет, чтобы мы разошлись.
— Разумеется. Я же как-никак ее дочь!
— Скажи, — продолжает Рон, — у нее принципиальные возражения лично против меня или еще и против евреев вообще?
— Ты с ней даже незнаком, — Альма вскипает. — Ненавижу тебя, ненавижу: ты извращаешь все, что я ни скажу. Раз моя мать против нашего брака, значит, она расистка, иначе и быть не может. Ты что, не способен уяснить это на другом уровне? Выйди я за тебя, мать рассорилась бы со мной…
— Иными словами, лишила бы тебя наследства. Вот что ты имеешь в виду.
— Нет! Деньги меня не интересуют.
— Ох, Альма, — говорит он. — Какая же ты ханжа.
— Грацию, — оповещает ее Роза. — Только грацию. Ничего другого я не признаю. Кое-кто из здешних носит корсеты на китовом усе. Эти старушенции разгуливают по павильону Дороти Чандлер[46] в китовом усе и золотой парче. Богатство свое всем в нос тычут. Уже лет сто как ничего такого носят. А одного кита я все-таки видела. В войну нас всех детей, повезли на Сандвичев остров[47] перед тем, как отправить в Англию. И там на берегу лежал кит, я это помню, как сейчас. Я была такая маленькая, такая слабенькая, что меня несли на руках. Но я прожила несколько месяцев в монастыре и просто-таки расцвела. Вы даже не представляете, как я расцвела.
