— Который утонул?
— Ага. Ну, у них давно, зимой там что-то было.
Где-то ближе к вечеру Вера позвонила: «Освободи площадь». Надо думать, в этом пикантном плане подруги понимали друг друга с полуслова; и Наташа закатилась, по ее выражению, до поздней ночи к киношным знакомым. Вернувшись, застала Веру уже одну. Она была злая и весела одновременно. И деньги были.
— А часики?
— Вера продала их гораздо дороже, чем мы ожидали. Даже выпросила у него еще поносить.
— У кого?
— Не знаю. У часовщика или у ювелира. «Ну, я ему показала класс!» — так она выразилась.
— Такой класс, — мрачно добавил я, — что ювелир испугался и тотчас подсунул ее мне.
— Вольно ж было связываться, — бросила Наташа небрежно.
— Да разве я их виню? Себя, идиота. Связался с проституткой.
— Ну-ка пошел отсюда!
— Да я ж не про тебя. Прости.
— И про нее не смей.
— Она вымогала плату. Как это называется?
— Отстань!
— Наташ, мне необходимо разобраться, что у нас с ней было.
— Разобраться? Она из-за тебя погибла.
— Я хочу найти убийцу и истребить.
— Поздно! Я ее предупреждала, что вы все — свиньи. А она: любовь — единственное, что чего-то стоит в этом мире.
— Сколько стоит?
— У тебя не хватит.
— Денег не хватит?
— Чувств-с.
— А, так ее к Колпакову чувства влекли. Извини, я не подумал.
— А ты вообще о ней не думал — только о своей Цирцее.
— А она о драгоценностях. Что ж, мы друг друга стоили.
— Она-то умерла, а ты процветаешь!
— Не дай тебе Бог. Я все потерял.
— Наживешь! Вон какой ты зверь сильный.
Наташа вдруг резво рассмеялась и переменила тактику: притянула за шею меня к себе (я аж на колени упал), принялась целовать, ласкать с таким пылом и пониманием… Я устоял, угадав маневр: увлечь и уесть «моралиста». Но устоял с трудом, ощутив внезапно знакомые симптомы: вспыхнувшая зараза в крови, как морозная язва — госпожа жизни и смерти. Вот, значит, к каким женщинам меня влекло! Я ее не помню, а ощущение живо и бешено.
Я опять на тахту уселся и оттолкнул Наташу… не оттолкнул, а нежно отстранил, прошептав:
— Не надо… ты мне безумно нравишься, но не надо. Я хочу другой жизни.
— Без любви?
— Другой любви.
Она рассмеялась с торжеством и закурила.
— Против природы не попрешь.
— Нет, не так! Кабы было так, мы правда все в свиней превратились бы.
Тут я окончательно в себя пришел и дал в душе клятву: к этой девице ни ногой! Фотографию потом по почте вышлю. Мы оба дымили в молчании напряженном, но не враждебном. Квартирка на тринадцатом этаже была вся пронизана солнцем и сквознячком, и дым выползал в лоджию змейками.
