Семен окинул острым взглядом мои потрепанные джинсы и майку с длинными рукавами. Сам он был одет с иголочки — в светлом летнем костюме; прям праведник в белых одеждах, и белые «Жигули» за калиткой.
— Ты всегда в белом.
— Я почти альбинос, — прошептал Семен таинственно, — в белом не так бросается в глаза. Кстати, а где твой адидасовский костюм? Привык тебя в нем видеть.
— Ну, не в храм же в спортивном барахле идти.
— Да я просто так спросил.
Как бы не так! В спальне я первым делом слазил в гардероб, и первое, что под руку попалось, — тот самый костюмчик. Его я и напялил, коль беседа со священником на сегодня отпадает…
А я и рад — побаиваюсь старика, вообще всех, загнан и затравлен.
В холле стоял Семен и, задрав голову, слушал Вагнера.
— Нравится?
Он так вздрогнул, что вынужден был опереться рукой и круглый столик.
— Чем это ты развлекаешься, Макс?
— Похоронный марш на смерть Зигфрида. Узнаешь?
— Никогда не любил, слишком шумно.
— Под эту музыку мой труп нашли.
— И ты еще можешь шутить!
— Ну, извини. Пойдем.
— Да выключи!
— Пусть играет, на эту музыкальную магию слетаются исчезнувшие тени.
Он поглядел странно и промолчал.
Путь таков: по Солдатской в противоположную от нашей станции сторону — направо до околицы, а там по проселочной дороге луг, поле и лес. Бодрым шагом полчаса — так я, должно быть, в церковь ходил. «То березка, то рябина», а в глубине, в чащобе густой подлесок — спрятать труп на день-два несложно, потом на машине подъехать… Но почему узелок отдельно и так необычно схоронен? Ее что, раздели и голую несли? Зачем?
Семен шел рядом молча и, кажется, дрожал от возбуждения… или от страха. Вот странный тип. Искоса время от времени ювелир окидывал меня тем же острым взглядом — мою фигуру, так сказать. Едва до плеча мне, но костяк мощный и мускулы; и если я нагнулся, например, мог с размаху кувалдой так долбануть, что мокрое место от меня чуть не осталось.
— Сема, как мы с тобой познакомились?
— Вы с Нелей познакомились на вернисаже, — отозвался он глухо. — Она очень любила живопись, скульптуру, относилась к тебе восторженно. Так и подружились.
— А я как к ней относился?
— Я думал: хорошо. То есть нормально.
— Теперь передумал?
— Да нет.
— Нет, договаривай! в чем моя ненормальность вдруг появилась? Что ты молчишь? Я и с ней успел…
— Нет, потом, — заявил он замогильно-зловеще. — После смерти.
Господи, помилуй! У меня волосы на голове зашевелились, словно сквознячок из преисподней в ушах просвистел.
