Сумерки давно сгустились, будто темный саван опустился на сад, и лишь тоненькие деревца чернели восклицательными знаками. Через дорогу, напротив, зажглись окна Таньки Мурманчихи, слева сквозь кусты сирени просвечивало окошко тети Нюры. По железной дороге пронесся, не останавливаясь, скорый поезд. Желтые окна слились в единую полосу, и отсвет прочертил склон. В голове под стук колес завертелись еще быстрее лица людей с его будущей, еще не родившейся картины. И вдруг в наступившей тишине (поезд унесся прочь) восстал и утвердился в мозгу другой евангельский эпизод: двенадцать сидят перед костром. Почему костер — Паша не знал и сам. И вообще — разводили ли там, на юге, где жара, по ночам костер, он не знал. Но то, что настойчиво представлялось, было не там, а здесь, где-то на опушке леса, может быть, на краю такой вот погибающей деревни. Лица сидящих — в тени, наброшены на плечи плащи с капюшонами. Ночь, и они ждут. Предвестием того, что вот-вот совершится, просветлел конус неба, точно отраженный в небесах костер. А по кругу — ярко, будто не замечая сидящих, другие люди: Бармалей, Жанна, Сашок, Юрка и Вовка, тетя Нюра — все-все. и Паша тоже. В объятиях у него девушка в красном платье. пламенеющий отсвет костра. Девушка-плясунья. И он видит только красное платье или красный огонь и не может видеть тех, сидящих у костра, а только думает: «Почему их двенадцать? И на место предателя нашелся верный… Но почему только один? А где же тринадцатый?» «Чертова дюжина», — откомментировал некто, овладевший Пашиным сознанием, и выплыл откуда-то Бармалей с черными цифрами на груди: «13».
Тут Паша понял, что пьян окончательно и безнадежно, но опьянение его хуже трезвости, потому что мысли хоть и расползлись во все стороны, но так и кажут изо всех щелей раздвоенные хвосты, а он кидается их ловить. Паша опустил голову на стол, уткнулся лбом в доску, сухо всхлипнул и моментально провалился в сон-дурман. Ночью он ужасно замерз, но встать, чтобы войти в дом, не мог: ноги не повиновались ему. Пробудился же полностью перед рассветом, когда у перрона из бетонных плит свистнул локомотив и, вздрогнув всеми вагонами, потащился вдоль деревни. Охая и стоная, Паша расправил затекшие руки-ноги, прислушался, уловив какое-то оживление в усадьбе по соседству. Хлопнула дверь, в палисаднике мелькнула цветная косынка тети Нюры.
— А я думаю — кто ранняя пташка?
— Скорее полуночник.
— А у меня радость. Приехала племянница моя, учительница. — и унеслась обратно.
