— Я не понимаю, Леванцова, как ты можешь общаться с подобной личностью. При отсутствии…
…Золотые пылинки продолжают танцевать в луче, изумрудные тени становятся глубже, ярче, ветер луговой, цветочный, приправленный свежей морской горечью, касается моего лица, мир первородный, ошеломительный в своей красоте и безгрешности, стоит на пороге, а в зеркале напротив я вижу ненавидящие мертвые глаза моего одиночества. Прощай, мой неотступный друг, ты больше не властен надо мной, ибо вспомнила я о Родине и о Первой любви своей…
— …при отсутствии должных деловых качеств и моральный облик ее оставляет желать лучшего. Все эти бары, рестораны, подозрительные знакомства! А туфли, а украшения! Ее ведь кто-то спонсирует…
…Ты знаешь, Бессмертная Любовь моя, а я сделала первый шаг на пути к нашей Родине. Та приснившаяся мне дорога, дорога к нашему дому была соткана из страдания, страдания дорогих мне людей, и я уничтожу их боль, я принесу им радость и жизнь, мне не тяжело это бремя, и, верно, много тяжелее и опаснее твой путь.
* * *
— Чего эта плесень от тебя хотела? — в пыльном коридорном закутке у распахнутого окна мы с Сашкой курим в душный пылающий вечер, провожая взглядом пеструю говорливую реку студентов.
— Так… Продвижение по службе обещала, если дружить с Леркой брошу.
— Она-то всех бросила, тварь… — Сашка с остервенением тычет бычком в консервную банку-пепельницу, примостившуюся на облупленном подоконнике, рот коверкает брезгливая усмешка. — Всех. Друзья, те, кто из бывших начальничков, да подруги спившиеся банные — для нее уже не компания.
Я киваю. Вылетев из Минздрава, где она возглавляла какой-то отдел, за чудовищные взятки, Черно-Белая отделалась легким испугом и, по звонку влиятельной родни подобранная ныне покойным ректором института, редкостным психопатом, осатанённо кинулась на штурм вершин еще неведомого ей издательского дела, к вящему ужасу всех, кто что-либо смыслил в нем…
— Как ты?
— Да потихоньку… Карантин закончился, Тёмку отвезла. Тут он просил передать… Тебе…
Из цветной целлулоидной папки — рисунок: двое, взявшись за руки, средь необозримого цветущего луга. Я сглатываю тугой колючий комок.
— А это — тебе…
Уголок газетного пакета надорван, в глазах — неверие, изумление, испуг.
— Даш, но это же…
— Доллары, доллары. Теперь хватит и на проезд, и на лечение.
— Даш…
— Да не смотри ты так! Никого не убила, не ограбила, наследство получила. Бери, бери, пока дают, на мою долю осталось.
