Он надел свой лучший костюм. Было сыро, но артрит вел себя на редкость миролюбиво — так, легкая боль. По непонятной причине мальчик просил его не брать зонтик, но он настоял на своем. В общем, вечер удался. Даже плохой коньяк не мог его испортить. Что там ни говори, а Дюссандер лет десять не выбирался в гости.
За обедом он говорил о немецких писателях, о послевоенном восстановлении Германии, о своей работе на заводе «Эссен Мотор». Дик Боуден задал ему несколько толковых вопросов и как будто остался доволен услышанным. Моника Боуден выразила удивление тем, что он так поздно решился переехать в Америку, и Дюссандер, близоруко щурясь, поведал о смерти своей жены. Моника была само сочувствие.
И вот, они попивали отвратительный коньяк, когда Дик Боуден вдруг сказал:
— Может быть, я вторгаюсь в личное, тогда, мистер Денкер, пожалуйста, не отвечайте... но что, хотелось бы знать, вы делали во время войны?
Мальчик напрягся — впрочем, едва заметно.
Дюссандер улыбнулся и начал нашаривать на столе сигареты. Он их отлично видел, но важно было сыграть без единой ошибки. Моника подала ему пачку.
— Спасибо, дорогая. Вы замечательная хозяйка. Моя покойная жена и та могла бы вам позавидовать.
Польщенная Моника рассыпалась в благодарностях. Тодд глядел на нее волчонком.
— Нет, не вторгаетесь, — обратился Дюссандер к Боудену-старшему, закуривая. — С сорок третьего я, по возрасту, находился в резерве. В конце войны стали появляться надписи на стенах... кто-то высказывался по поводу Третьего рейха и его сумасшедших создателей. В частности, одного — главного — сумасшедшего. — Спичка догорела. Лицо Дюссандера было почти торжественным. — Многие испытали облегчение, видя, как все оборачивается против Гитлера. Огромное облегчение. — Тут он обезоруживающе улыбнулся. Следующую фразу он адресовал непосредственно Дику Боудену — как мужчина мужчине. — Хотя никто, сами понимаете, не афишировал своих чувств.
— Ну еще бы, — со знанием дела сказал Боуден-старший.
— Да, не афишировал, — печально повторил Дюссандер. — Помню, как-то мы своей компанией, четверо или пятеро близких друзей, сидели в кабачке после работы. Тогда уже случались перебои со шнапсом и даже пивом, но в тот вечер было и то и другое. Наша дружок прошла испытание временем. И все же когда Ганс Хасслер заметил вскользь, что фюрера, вероятно, ввели в заблуждение, посоветовав ему открыть русский фронт, я сказал: «Побойся Бога, что ты говоришь!» Бедный Ганс побледнел и быстро сменил тему. Через три дня он исчез. Больше я его не видел, и остальные, по-моему, тоже.
