На эти последние слова тот стал было возражать, но по приказанию старшего из судей был выведен из кунацкой.
— Если уж так, — сказали судьи, — так пусть идет дело это на решение в город…
В это время, когда еще заседание не должно было прекратиться, в дверях кунацкой показался сын Кургоко, который нес маленький круглый столик с разрезанным пирогом. За ним выступал другой мальчик, с медным чайником в одной и стаканом в другой руке.
— А-а, берекет! Берекет! — воскликнули некоторые, резко переменяя тон и обративши взоры на пирог, начиненный сыром.
— Ну, теперь довольно! Пора прекратить прения, — сказал Кургоко, — нужно и горло промочить.
— Да, кричали порядком, — сказал один из почтенных старцев. — И ведь этакие собачьи сыны, ничего не поделаешь с ними, с такими упрямцами.
— Вы делаете то, что в состоянии, — сказал кто-то из-за кунацкой, где тоже собралась порядочная толпа.
— Сколько есть уменья и сил, стараемся, — ответил польщенный старец.
— Бери, бери, нечего там много разговаривать, — говорил Кургоко, протягивая старцу стакан, наполненный аракою.
— Что ты мне подаешь, — сказал старик как бы несколько обиженным тоном, отодвигая от себя стакан, — ты дай сперва вот Саге, он старше меня.
— Он уже пил, — говорил Кургоко.
— Ну так дай бог вам берекет, — говорит старик, взявши стакан с сияющим видом. — Дай бог, чтобы твои дети все здоровы были и чтобы вот этот маленький бичо сделался большим мужчиной.
Говоря это, он поднес стакан к губам маленького сына Кургоко, но тот отвернулся от стакана.
— Не пьешь араки? Ах, молодец! Ну, да милость божья снизойдет на тебя, — обратился он к нижесидевшему судье.
— На здоровье! — отвечает последний.
И пошла круговая попойка.
13 мая.
Сегодня я писал у своего окна и не заметил, как подошел ко мне старик Мосе. Он внимательно смотрел на то, как я писал.
— Что же ты меня, старика-то, не научишь писать по-книжному? Разве я не могу научиться?
— Как не можешь? Но на это есть сперва особая книжка. (Я объяснил ему значение азбуки.)
— Эх, а как бы мне, старику, хотелось выучиться, по-книжному! Если б я знал читать, я бы взял самую большую книгу и читал бы ее. А то что я теперь на самом деле? Ничто. Хоть и старик, но ничего не знаю, а вот ты еще молодой, а знаешь, все, как черт. Вот ты теперь пишешь какие-то каракульки, и удивительнее всего для меня, как ты по этим каракулькам узнаешь разные имена. Где написано имя Саге, там уже не прочтешь Мосе; что сегодня написал, то можешь сказать слово в слово через три-четыре дня. А я ничего не понимаю в этом и смотрю с бараньей тупостью. Видно, жальче нас народа и бог не создал.
