— Сколько твоему арестанту осталось? — спросил он у деда.
— Еще три года.
— Десять лет… Подумать только, — почти с гордостью произнес могильщик. — Как настоящий убийца.
— Отец — убийца? Кого он убил? Кого? — вцепился я в рукав деду.
— Кого он убил? — протянул дед, как бы советуясь с могильщиком. — Твою мать… Меня… Бабушку…
— Неправда! — закричал я. — Неправда! Он вас и пальцем не тронул…
И я заплакал.
— Не плачь, — сказал могильщик. — Твой отец — не убийца. Такие вот делишки.
Слезы душили меня. Я глотал их, давясь и отрыгивая. — Никогда еще в мой желудок не попадала такая уйма слез — до чего же противных и соленых! Я часто слышал от бабушки, будто господь бог создал слезы для облегчения души. Почему же он не сделал их сладкими?
— Когда твой арестант вернется, — как ни в чем не бывало, продолжал могильщик, — пришли его ко мне. Никто его после тюрьмы, кроме меня, на работу не возьмет.
— У него есть ремесло. Он совсем не плохой портной, — заступился за сына дед.
— За десять лет он, наверно, разучился даже нитку в иголку вдевать.
— Не разучился, — проворчал я.
— По-твоему, он и в тюрьме шьет? — обратился могильщик к деду.
— А что же он там еще делает?
— Что делает? — Иосиф отстегнул деревяшку и прислонил ее к стулу. — Ест, спит и думает, как бы все изменить в мире. Хорошенькое занятие для портного! Портной может сшить брюки. Сузить. Подкоротить. Удлинить. А мир нельзя ни подкоротить, ни сузить. Он давным-давно сшит.
— Если уж ты такой умник, то ответь, почему же его тогда держат в тюрьме? — обиделся дед. — Почему на волю не отпускают? Значит, он что-то может. Значит, мир сшит не по той мерке.
— Почему на волю не отпускают? Очень просто. Раз тюрьма построена — кто-то должен в ней сидеть. Пустовать она не может.
— Живого не хоронят, невинного не сажают, — вздохнул дед. — Давай лучше про кошку… Да вот и она… Кис, кис, бездельница…
Наша кошка никогда не ловила мышей. Сам я ни разу не видел, чтобы она их выслеживала или победно носила по дому в своей острозубой розовой пасти. Вовсе не для ловли мышей держала ее бабушка. Кошка была ее единственной подругой и собеседницей. Она часами слушала старуху, хитро и льстиво поблескивая глазками, и если перебивала, то коротким и почтительным:
— Мяу!
Куда уж бедному деду было с ней тягаться. Бестолковый, вспыльчивый, упрямый, он суетился, кричал на бабушку, а та только еще больше злилась и обзывала его всякими обидными для часовщика и мужчины словами.
