— Я хочу, чтоб на моих похоронах собрались самые близкие люди и чтоб кто-нибудь пришел с гусем под мышкой.
— С гусем под мышкой? — у господина Дамского поползли, как червяки, вверх подкрашенные брови.
— Пусть гусь скосит глаз в яму и простит меня, злодейку… Приходите!
Парикмахер поклонился и вышел. Бабушка закрыла глаза, и я подумал, что больше она их никогда не откроет. Я подошел на цыпочках и ущипнул ее.
— Ты что делаешь, негодник? — напустилась на меня бабушка. — Человек умирает, а он щиплется…
Скрипнула дверь, и в комнату вошел могильщик с мешком в руке. Из мешка доносилось жалобное мяуканье.
— Я принес кошку, — сказал одноногий.
Кошка выскочила из мешка, огляделась и прыгнула на кровать к бабушке.
Старуха погладила кошку и сказала:
— Ты обещал отблагодарить меня, черт полосатый?
Иосиф промолчал.
— Я как-никак твоя бывшая невеста. Где же ты меня, Иосиф, похоронишь?
— Да ты всех нас переживешь, — пробормотал одноногий.
— Послушай, — сказала бабушка. — Похорони меня где-нибудь на пригорке. Там земля мягкая и теплая, как перина. И еще оттуда виден базар.
Бабушка, видать, бредила. О каком базаре она говорит? Разве она из-под земли его увидит?
— Хорошо, — сказал могильщик. — На пригорке так на пригорке.
— И глубоко меня не зарывай. Я и на том свете хотела бы услышать, почем в местечке пух и рыба.
— Хорошо, — сказал могильщик. — Отдыхай.
Неслышно вошел дед с прирезанными гусями.
— Господин резник тебе кланяется, — сказал он.
— Спасибо. Не теряйте времени, принимайтесь за работу. Мой бывший жених вам поможет. Поможешь, Иосиф? — обратилась она к могильщику.
— Не беспокойтесь, сейчас мы их ощиплем, — сказал одноногий.
Мы сидели и втроем щипали белых гусей. По комнате носился легкий, как первый снег, пух. Он падал на пожелтевшее лицо бабушки, но она его не смахивала.
— Это я ломала стенные часы, — вдруг произнесла она и шевельнула опущенными ресницами. — Прости, если можешь.
— Ну и что? — сказал дед. — Можешь их ломать сколько заблагорассудится.
— Я тебя не любила, — почти шепотом произнесла старуха.
— Ну и что? — как заведенный повторял дед. — Мало ли кто кого не любит.
Комнату заметало пухом. В белоснежной дымке были и лица, и мысли, и тишина, какая бывает зимним утром на речке или на лесной опушке.
Кошка сидела на кровати и от скуки играла тесемкой длинной бабушкиной сорочки.
— Брысь, — сказал дед.
— Брысь, — сказал могильщик.
— Брысь, — сказал я.
Только бабушка ничего не сказала.
Ее похоронили, как она и просила, на пригорке. Там и впрямь земля была мягкая и теплая, как перина. Оттуда видна была колокольня костела и наш дом, старый и опустевший, как заброшенное гнездо аиста.
