В это время он объяснял о том, какую силу имеет литературное писанное и устное слово.
— Сила эта так велика, — говорил Равенский, — потому, что слово — почти единственная из функций человеческого организма, которая есть результат одновременной деятельности мозга и души, что не одно и то же… Преимущество литературного слова перед музыкой, живописью и скульптурой заключается в том, что оно производит сильное впечатление на всех людей. Для понимания же, например, серьёзной музыки необходимы и подготовка, и природная склонность…
У него был глуховатый, мягкий баритон, вот как звучит низкая нота на рояле, придавленная сурдинкой. Вероятно, Равенскому было далеко за тридцать, но в выражении его глаз, в повороте головы чувствовалось что-то молодое, душевно-свежее и чистое. Только цвет лица у него был как будто серый, нездоровый.
Он совсем игнорировал учебник, и возможно, что только поэтому многие из моих одноклассниц в конце концов поняли, что такое словесность, хотя были и такие, которые до самого выпуска думали, что это искусство правильно ставить букву?. Через месяц для меня было загадкой, почему из наших учениц только я да ещё две подруги увидели, что Равенский — необыкновенный человек, совсем не похожий на всех других людей.
После Нового года мне захотелось, чтобы он полюбил меня, чтобы без меня для него не было жизни, совсем не было. И чтобы об этом никогда и никто не узнал.
У него была некрасивая жена, его сверстница, и четверо детей. Равенский был занят с утра до ночи. На улице его можно было видеть только несколько минут, когда он выходил из гимназии. В театре он бывал редко, обыкновенно на новых пьесах и в дешёвых местах. Мы же с мамой и братом Мишей всегда сидели в бельэтаже.
К весне наш курс по словесности стал гораздо интереснее, и слушать Равенского для меня было огромным наслаждением. О героях тех сочинений, которые мы разбирали в классе, он говорил как о живых людях, будто знал их лично. У него была привычка после каждого длинного периода подымать голову и спрашивать:
— Вы меня поняли?
Я стала решительно отвергать ухаживания гимназистов. Вася Колосов чуть не застрелился в моём присутствии, но и это меня не тронуло. Я мечтала только о своём боге, я тревожилась за его здоровье; я старалась угадать, о чём он думает и чего хочет. Я сделалась хитра как лисица. Часто во время третьего урока я жаловалась классной даме на головную боль, а на перемене сейчас же уходила и тихо подымалась вверх по улице, ожидая, когда меня обгонит Равенский.
