— Постойте, не выражайте своих восторгов, а скорее поезжайте за доктором, скажите, что я прислала, и чтобы взял набор и бинты. Только скорее, дело очень серьёзно.
Я задрожал, набросил пальто и побежал. На улице не было ни одного извозчика. У меня стала кружиться голова. «Если я упаду, — подумал я, — то Зиночка пропала», и замедлил шаги. Доктора, которого мне указала Мария Павловна, я не застал и, случайно прочитав на дверях табличку, привёл другого. Потом снова стоны Зины, но не громкие, а жалобные и умоляющие. В полдень, я, наконец, вошёл в спальню. Зина побледнела, осунулась, и глаза её глубоко впали, но искрились радостью. Я молча поцеловал её в лоб. Тёща и акушерка возились с ребёнком. Приотворили ставню, и прорвавшийся луч заиграл на обоях и на мраморе умывальника. О минувшей ночи напоминали только общий беспорядок в квартире и запах карболки. Хотелось плакать и смеяться, и я не знал, о чём говорить с окружающими людьми. К вечеру у Зины сильно повысилась температура, а ночью она звала меня и нараспев говорила:
— Примите же эту занавеску, ведь мне же не видно ребёнка. Зачем ты, Федя, приказал затопить печку, кто же летом топит печи, да где же он. Позовите Федю, Федю позовите, прошу… Роды ведь кончились.
— Я здесь, Зина, возле тебя, — сказал я.
— Да, да, знаю, ах, что это я хотела тебе сказать… Что это я хотела… Ах, как болит у меня голова-а-а, особенно как-то…
Было слышно в следующей комнате, как тёща молилась Богу. В кабинете, на диване, сидела старая незнакомая женщина и покачивала на руках, завёрнутую в бесчисленное количество одеял, новорождённую девочку. Кто-то опять ездил за доктором и в аптеку — и эта ночь прошла ещё непонятнее и ужаснее первой.
Потом сознание снова возвратилось к Зине: она держала мою руку в своей и спрашивала:
— Ведь я не умру, правда, не умру?
— Нет, нет, голубчик, — отвечал я, и думал, что на свете, вероятно, нет человека бессердечнее меня, потому что я не умею сказать ей ничего в утешение.
На другой день личико её сильно изменилось, глаза впали ещё больше, и обострился нос.
Она, не переставая, бредила. Снова были доктора, и я узнал, что у Зины началось заражение крови. Через сутки уже пришли два гробовщика с меркой… На первой панихиде были Поздняков, все сослуживцы, Лёля с опухшим от слёз лицом, какие-то две тётушки Зины, которых я раньше не видал, и несколько совсем незнакомых дам. В моей голове стоял туман, будто меня начали хлороформировать, но я ещё не потерял сознания. В квартире толкались посторонние люди и смотрели на меня с жалостью и любопытством…
