Когда Михайлов пришёл пожелать спокойной ночи матери, она приложила свою ладонь к его лбу и сказала:
— Нет ли у тебя, Коля, жара? Ты вот по вечерам всё бродишь возле моря, надевал бы, право, фуфайку…
Эта простая фраза показалась ему необыкновенно пошлой, а выразившаяся в ней любовь матери — чисто животной.
— Ты, мама, иногда думаешь, думаешь да и выдумаешь, — ответил он, вышел из столовой и заперся в своей комнате на ключ.
Через окно было слышно, как возле ворот играл на гармонике Филипп, и эти звуки так раздражали, что хотелось выбежать за ворота, вырвать гармонику из рук Филиппа и разбить её о тротуар. Больше всего мучила твёрдая уверенность в том, что попасть в число знакомых Вилкинсов ему не удастся, и Нелли навсегда останется для него далёкой. До сих пор Михайлов никогда серьёзно не увлекался ни одной порядочной женщиной, и если барышни были с ним особенно внимательны, то он думал, что за ним ухаживают только потому, что у его матери большое состояние, и он её единственный наследник. Женщины лёгкого поведения успели надоесть. Отец его умер очень давно, и Михайлов, кроме самого себя, любил только мать.
Сознание, что сегодня он ответил ей грубо и огорчил её и без того всегда больную и озабоченную, ещё больше портило настроение.
На следующий день Михайлов проснулся уже спокойным и даже весёлым. Он был особенно внимателен с матерью, шутил и серьёзно упрашивал её съездить в Вену посоветоваться с докторами.
К вечеру его всё-таки стало тянуть к морю, и в голове переворачивалась всё одна и та же мысль: «А может быть, Нелли снова придёт в шлюпку, может быть, она уже там»…
Вместо Вилкинсов в шлюпке сидел и сопел над этюдом, поминутно откидывая назад голову, художник Ванюхин.
«И чего он, дурак, сюда забрался? — подумал Михайлов. — Может, Нелли и приходила, да, увидав такую рожу, сейчас же и ушла», — и потом, желая сделать Ванюхину что-нибудь неприятное, сказал:
— А, здравствуйте, вы ещё не уехали?
— Здравствуйте, нет, ещё не уехал, — ответил Ванюхин и поднял голову.
— Когда же вы едете?
— Да куда?
— А вы же собирались в какую-то деревню, иконостас ремонтировать.
— Не ремонтировать, а реставрировать, — сказал Ванюхин и посмотрел искоса как собака, которую ни с того, ни с сего дёрнули за хвост.
— Не понимаю вас, ей-Богу, — продолжал Михайлов, стараясь ногою спихнуть в море камень. — Положим, вы академии не окончили, но вы же там, кажется, полгода числились вольнослушателем… и потом ездить ремонтировать церкви. Не понимаю. Вы бы лучше картину написали, да продали бы её тысяч за пять. Вот Синявин помоложе вас, а на последней выставке только и разговоров, что о его картине.
