На вокзале, перед уходом курьерского поезда, с которым уезжала мать, на душе было особенно больно. Крепко целуя её, пока раздались три удара последнего звонка, Михайлов заплакал.
— Пиши же, Колечка, пожалуйста, пиши, — говорила она, когда вагоны поплыли вдоль платформы.
На следующий день он уже шёл по улице рядом с Нелли, говорил ей о своей любви и радовался тому, что вернётся в свою одинокую квартиру, где ни перед кем не нужно будет лгать и можно без конца думать о своём личном счастье. Мысль упросить Нелли, чтобы она хотя на пять минут зашла к нему, приходила в голову всё чаще и чаще, — и днём, и ночью. Он стыдился этой мысли и гнал её от себя. Но сейчас как будто бы кто-то другой шептал ему:
«Да ведь ты же не с дурным намерением хочешь её позвать, а только затем, чтобы побыть совсем, совсем вдвоём, а это невозможно ни в театре, ни на улице… Ничего худого в этом желании нет. Просто, мнительность какая-то»…
Свиданья с Нелли на улице уже перестали волновать, у него являлось только особенно хорошее настроение духа, и тогда все остальные люди казались неумными и бесцветными. Разговаривали о своих желаниях, о своём прошлом и об отношениях с родными.
Слышно было, что для Нелли тяжелее всего в отношениях этих, скрывать своё знакомство с ним. На слова любви она обыкновенно ничего не отвечала, а только краснела и щурилась, но раз сказала, что её чувство к нему кажется ей похожим на то, которое испытывала героиня романа Фламмариона «Stella» к молодому учёному. Михайлов, никогда не читавший этого романа, сейчас же купил его и, когда прочёл, долго не мог успокоиться от радости, потому что там описывалась самая горячая любовь. Как-то заговорили об англичанах, и он стал доказывать, что большинство из них живёт только чистым рассудком, без всякого участия того, что называется сердцем.
— О, это только так кажется, — ответила Нелли, — мой папа на вид вообще очень суров, а между тем недавно он пожертвовал тридцать фунтов стерлингов в пользу людей, пострадавших где-то заграницей от наводнения.
Михайлов промолчал, но подумал, что добродетель людей, гуманные поступки которых могут быть измеряемы только деньгами, должна быть невелика.
