— Какой такой Святославчик? — кричит Ахабадзе. Я махнул на него рукою — молчи, дескать, пьяная рожа, и спросил жешцину, далеко ли живет барыня; оказалось, недалеко, Сильно волнуясь, я взялся за фуражку и потом, из какого-то нового для меня чувства деликатности, спросил приятелей:
— Может быть, из вас, господа, кто-нибудь желает пойти? — А сам думаю: «Ну куда им идти, — войдет да еще на пороге и растянется…»
— Нет, нет, — орет кавказец, — ступай сам, ты хирургом хотел быть… ступай, пожалуйста, ступай.
Выбежали мы с этой бабой на улицу, не прошли и квартала, как вдруг она остановилась у знакомого подъезда. Меня так и дернуло за сердце. Нам сейчас же отворили. Подымаясь по лестнице, я делал огромные усилия, чтобы овладеть собою, и это мне удалось, как и всегда удавалось в трудные минуты.
Нас встретила Лиза в полурасстегнутом пеньюаре, раскрасневшаяся, пышная такая. Пряди золотых волос па лоб сползли. Она крепко пожала мою руку и, кажется, не узнала меня, потом сейчас же заговорила:
— Ах, доктор, я не заметила, как он влез на комод, и только прибежала на его крик, когда он уже упал. Теперь он только стонет, но я так боюсь, он так страшно кричал…
Вивисектора уже не было, а была мать, волнующаяся, любящая и потому прелестная. Я погладил рукою бороду и этаким солидным баском говорю:
— Будьте любезны, позвольте поглядеть на больного.
— Пожалуйте сюда.
Мы с Лизой вошли в ярко освещенную спальню. На одной из кроватей лежал с заплаканными глазами толстенький мальчик лет двух и слабо всхлипывал. Увидев меня, он сейчас же замолчал и широко раскрыл глаза.
Я осмотрел, а потом расправил сначала одну его руку, потом другую.
— Ни перелома, ни вывиха, во всяком случае, нет, иначе бы он поднял страшный крик, — сказал я. — Вероятно, он просто сильно ударился локтем, от таких ушибов болевые ощущения бывают чрезвычайно сильны. Теперь присутствие постороннего человека отвлекло его внимание, вот он и притих. Нужно посмотреть, нет ли у него на локте ссадины. Будьте добры, снимите с него рубашечку.
Лиза проворно начала раздевать сына. Я ей помогал. Наши руки часто встречались. Раза два она задела своим бюстом о мой локоть. У меня чуть сперло дыханье, но я сейчас же овладел собою.
На локте у мальчика действительно оказалась едва заметная ссадина.
— Можно положить компрессик, в сущности же это пустяки.
Я перевязал ему ручку и, делая эту, в сущности, ненужную операцию, ощущал огромную, почти отцовскую нежность. В это время уже не Лиза, а я сам наблюдал себя и сам над собою смеялся горьким смехом. «Ведь этот малыш мог бы быть с таким же успехом и моим сыном», — думал я.
